ветром» и в отличие от Симы не только смотрела фильм, но и читала книгу и хорошо ее помнила.

— Давайте, — вздохнула Сима. — Только в полицию, наверное, все же не надо.

— Да уж, как-нибудь без полиции обойдемся. Что ты там скажешь? Мужик трубку не берет, а у него дома кувшин разбился?

…Наутро легче не стало. Телефон молчал — ни звонка, ни эсэмэс, ни гудков. Все то же отсутствие абонента в сети.

Сима очень страдала. Вспоминая их с Лешей-Алексом встречи, прогулки, разговоры, молчание, прикосновения, занятия любовью — все то недолгое, что было между ними, — она все сильнее чувствовала, насколько привязалась к нему. И эти чувства в буквальном смысле разрывали ее сердце напополам. С одной стороны, ей, как любому человеку, было очень больно от того, что ее бросили. Может, конечно, и не бросили — только как это еще можно было назвать, если она осталась одна?

«С другой стороны, ведь у меня было все это, — говорила она себе каждый день, повторяла, как мантру, — а могло бы и не быть, и я так и не узнала бы, что такое любить по-настоящему!»

«То есть “любовь по-настоящему” это для тебя боль? — вступал в “разговор” внутренний ехидный голос, голос-скептик. — Так и до мазохизма недалеко. Тебе оно надо?»

«Боль — не всегда оборотная сторона любви, — говорил голос ненормальной оптимистки. — Бывает, что любовь — это светло и хорошо».

«Только не у тебя…»

«Хватит!» — она усилием воли заставляла все эти внутренние голоса замолчать, а то это уже попахивало не мазохизмом, а шизофренией.

Сима ходила по тем же улицам, где они гуляли, сидела в том же ресторанчике «Сфера» и бесконечно разговаривала с ним. Про себя, конечно.

— Сегодня на Якиманке выставка Босха и Брейгеля, Леш, — говорила Сима и направлялась туда. Она смутно представляла себе, что это за художники, но помнила, что ее «Принц датский» когда-то упоминал их имена — и этого было достаточно.

— Леш, я их боюсь, — жаловалась она, выходя уже после посещения арт-галереи. — Это же ужас что такое, ночные кошмары какие-то…

Но, к сожалению, Алекс ничего не говорил ей в ответ. Интересно, а что бы он мог сказать? Возражал бы? Соглашался? Что-то другое?..

Она зашла в «Сферу». Знакомый официант по привычке пошутил насчет супа том ям, она вежливо посмеялась, а когда он ушел, оставив ее наедине с кофе, не удержала слез.

Они смотрели с Полиной Андреевной фильмы, которые они с Лешей обсуждали, и Сима каждый раз упоминала: «А Леша этого артиста назвал…», «А Леша сказал про этого режиссера…», «А Леша этот фильм очень любит…», пока Полина не сказала ей, что она занимается типичным саморазрушением.

Единственное, что не то чтобы утешало, а, по крайней мере, отвлекало, — это ее «кино», которое она продолжала придумывать, и ее «картиночки», как она их называла. Ей очень нравилось кропотливо ковыряться в мелочах. Она ведь давно начала рисовать («писать», — поправляла она себя) копии известных пейзажей, а потом стала копировать фотографии, найденные в интернете.

Иногда Полина заглядывала к ней в комнату, где на стеллажах были аккуратно расставлены по зонам принадлежности для работы с ногтями и всякие художественные «прибамбасы».

— Знаешь, у тебя обиталище приобрело свое лицо, — одобрительно отметила вдова. — Довольно приятственное. Мастерская. Бутылечки всякие, пузыречки, лампочки… Уютно тут стало.

— Ну и хорошо, — радовалась польщенная Сима — «мастерская»…

Она уже давно, еще в период жизни в Выхино, купила небольшой набор масляных красок и кистей и крошечные картонки в овальных и прямоугольных рамках. Когда краски кончались, она докупала новые. Удивлялась, что у нее уже появились свои пристрастия к тем или иным цветам — как они ложились на картон. У нее уже были свои любимые кисточки…

Казалось бы, чего еще больше — у нее есть знакомый художник, почему бы не показать ему свои творения, не попросить совета?.. Полина ей так и сказала.

— Да вы что? — засмеялась Сима. — Куда я со свиным-то рылом да в калашный ряд? Позориться только. Да ни за что я ему не покажу! На ноготках фитюлечки вырисовывать — это одно, для себя баловаться — тоже, а он же… Ху-дож-ник… Настоящий!

— Ну и зря, — решительно сказала лиловая дама, рассердилась даже. — Ты сама себя обесцениваешь, обезличиваешь и еще хочешь, чтобы тебя всерьез принимали.

И сердито укатила в своем кресле к балкону, вышла на него своими ногами и стала отстраненно курить. Через час Сима едва уговорила ее вернуться обратно и пить чай с крафтовым мармеладом, который Полина очень любила, а Сима знала и приберегала его для таких вот случаев…

— Даже не верю, что прошло всего две недели, как исчез Леша, — сказала она Полине Андреевне удивленно. — По моим ощущениям, год прошел…

— Ты мне года-то не прибавляй, — не преминула заметить лиловая дама.

Таинственный художник Алекс по-прежнему не появлялся ни в реальности, ни по телефону. И Сима поняла, что, как ни цепляйся за воспоминания, надо жить дальше. Банально? Безусловно, банально, только очень больно. Такого Сима еще не испытывала. Она перепробовала дыхательную гимнастику, которой научила ее Полина Андреевна, пила успокоительные, витамины…

— Все это отлично помогает, — врала она квартирной хозяйке.

— Врешь, — говорила проницательная вдова.

Потом Симе посчастливилось найти работу в небольшой парикмахерской с маникюрным зальчиком. Не бог весть как высокооплачиваемую, но жить и снимать квартиру можно. Кроме того, парикмахерская располагалась недалеко от дома с лофтом Алекса, тоже на Пресне.

— Ну все, — махнула рукой Полина. — Теперь у тебя совсем крышу снесет.

— Мне кажется, наоборот, — возразила влюбленная натурщица. — Я боюсь туда заходить. Просто боюсь. Я не хочу видеть это запустение. Словно это гробница какая-то.

— Вот ты мастер нагонять тоску, — недовольно говорила Полина. — Гробница… Тогда подумай о живой старушенции, которой давно пора сделать свежий маникюр.

— Ой, да, конечно!

Еще через неделю Сима вдруг обеспокоилась:

— Да что я, как росомаха — а вдруг он вернулся?! А там грязища такая!

— Так ты же говоришь — «боишься там появляться», — подначила Полина.

— Перебоялась! — бодро ответила Сима. — Я назначаю себя смотрителем его мастерской.

— Юмор прорезался — жива будешь, — заключила лиловая дама.

— Там же все пылью зарастет! — пыталась оправдываться Сима.

— Переживаю я за тебя, дуреха ты моя!

— Я знаю, — обняла ее та.

И Сима, давно уже не позволявшая себе этого, как-то в конце рабочего дня решительно отправилась в лофт совмещать приятное с полезным. Под предлогом уборки, а на самом деле, конечно, в надежде, что вдруг все же Леша объявится.

А что?! Да в конце-то концов!

И Сима представила, как она сидит на серо-лиловом диванчике в кухонной зоне и даже кофе не пьет,