Для Сиона не смолчу я,

Но оплакать Рим хочу я.

Или Вальтер Мап, на этот раз настоящий Вальтер, создавший акростих из евангельского стиха «Ибо корень всех зол есть сребролюбие»[132]:

Radix

Omnium

Malorum

Avaricia.

Рим изображается как источник и лицо всякого греха, caput quia capit:

Roma caput mundi est sed nihil capit mundum.

Рим – столица мира, но в нем нет ничего чистого.

Слово papa («папа») возводили к словам pay, pay («плати, плати»). Высшее духовенство изображалось горделивым, жестоким и жадным до богатства, готовым использовать свою власть в личных целях, как в «Отлучении Голиаса», где смертный приговор грозит тому, кто посмеет украсть шапку:

Raptor mei pilei morte moriatur.

Похититель моей шапки пусть смертью умрет.

Возможно, самая известная и едкая из этих сатир – это «Апокалипсис Голии», или «Откровение епископа Голии», английская версия которого восходит примерно к 1600 году. Четыре зверя в этом видении – это папа, епископ, архидьякон и настоятель.

Лев – это папа, привычный к пожиранию,

В залог отдал все книги и богатства ждет,

Он рынок почитает, святого Марка – нет,

И, преставляясь, с собою заберет кувшин монет.

Что до епископа, его мы уж встречали,

Владеет он и пастбищем, и полем, и болотом,

Жует, глодает то, что лучшим посчитает,

Вот как себя он наполняет добродетелью других.

И архидьякон – та же птица в небе,

Грабитель хладнокровный, давно молитвы позабывший,

И если мы последуем за ним,

Увидим, что вся жизнь его – лишь воровство и кража.

У настоятеля лишь внешнее обличье человека,

А весь он полон ложью и лукавством,

Все это он скрывает, как умеет,

Под ложной и притворной простотой.

В более мягком виде это появляется в «Зерцале глупцов», или «Брунелле» (Brunellus), написанном кентерберийским монахом Нигеллом Вирекером: здесь главным героем становится осел, чосеровский «Осел Бурнелл», который отправляется сначала в Салерно, чтобы удлинить свой хвост, а затем в Париж, чтобы набраться знаний; но поскольку и после семи лет, проведенных среди английских студентов на берегах Сены, он все так же кричит по-ослиному, то решает оставить университетскую жизнь и уйти в монастырь.

Многие из этих тем успешно вписались в жанр диалога или прений, восходящий к античной эклоге и многое почерпнувший из схоластических диспутов, а также имеющий параллели в народной культуре. Кроме хорошо известных споров между Душой и Телом, Овцой и Шерстью, Розой и Фиалкой, Ганимедом и Еленой, вагантский дух наиболее отчетливо проявляется в спорах между Вином и Водой, бедным писарем и богатым, сытым священником и босым студентом, изучающим логику, не дающую ему никакого дохода. Канцлеру Филиппу Гревскому приписывается блестящий «Спор между Сердцем и Глазом», позднее переложенный на музыку Генрихом Пизанским и исполненный монахом Салимбене. Наиболее популярными темами были сравнение достоинств рыцарей и клириков в любовных делах, предмет спора Филлиды и Флоры, знаменитый собор монахинь в Ремирмоне, а к концу века – перешедшее в народные стихи о рыцарской любви «Суждение о любви» (Le jugement d’Amour) и его многочисленные продолжения.

И вот здесь мы достигаем той точки, начиная с которой уже не можем двигаться только по латинской стороне, не сходя с тропы, – точки, где латинская поэзия вливается в более широкий поэтический поток, независимый от языка своего создания. Рано или поздно тот, кто изучает латинскую поэзию XII века, неизбежно сталкивается с проблемой ее соотношения с новой поэзией на французском, провансальском, немецком и итальянском языках. Все эти поэтические традиции на протяжении нескольких поколений развивались параллельно, влияя друг на друга. Одно время французский и провансальский вместе с латинским пользовались чем-то вроде международной популярности в некоторых областях – до тех пор, пока в позднее Средневековье не наступил окончательный триумф народных языков. Все эти национальные литературы уходят корнями в латинскую словесность более раннего времени, все они зависели от латыни на протяжении многих столетий, и в чем именно это выражалось, еще предстоит изучать и выяснять. XII век – великая эпоха расхождения между латынью и народными языками, кульминация международной средневековой поэзии, всесторонний всплеск творческой активности, новые формы стихосложения, которые определили будущую судьбу народных языков. Если же мы будем слишком пристально смотреть на латынь, в особенности на ее классические формы, мы рискуем увидеть в этом времени лишь возрождение образованности, но не Ренессанс. Несомненно, возрождение образованности имело место в изучении латинских классиков, римского права, греческой и арабской философии и науки, однако это была также и эпоха нового творчества в литературе и искусстве, далеко выходящего за рамки простого подражания древним образцам. Вынужденное ограничение данной книги латинской фазой этого движения не должно помешать нам признать, что это была лишь часть чего-то гораздо большего. Аналогия с итальянским Ренессансом наводит на мысль, что, хотя это и было возрождением античных учений и искусств, в куда большей степени это была эпоха новой жизни и нового знания, которая не ограничивается лишь одним интересом к древним. Не Константинополь, но Запад породил Кватроченто. В XII веке, как и в XV, тот, кто брался изучать поэзию, был обязан выходить далеко за пределы античных текстов.

Библиографическая справка

Общего корпуса текстов латинской поэзии XII века не существует. Многое можно найти в J.-P. Migne “Patrologia” (плохо издан) и в общих сборниках Matthias Flacius Illyricus “Varia… poemata” (Базель, 1556) и P. Leyser “Historia poetarum et poematum medii aevi” (Галле, 1721). Среди работ, изданных до публикации третьего тома Мантиуса, можно посмотреть очерк G. Gröber “Grundriss”, том II, часть I, с. 323–432. Краткий обзор см. в Н. О. Taylor “The Mediaeval Mind”, глава 33.

О ритмике см.: W. Meyer “Gesammelte Abhandlungen zur mittellateinisehen Rythmik” (Берлин, 1905). Хорошими монографиями об отдельных поэтах являются: B. Hauréau “Les mélanges poétiques d’Hildebert de Lavardin” (Париж, 1882); см. также: C. Pascal “Poesia latina medievale”, с. 1–68 (Катания, 1907); В. Hauréau “Des poèmes latins attribués à Saint Bernard” (Париж, 1890); W. Meyer “Die Oxforder Gedichte des Primas” в “Göttingen Nachrichten”, с. 75 ff (1907). Перевод «Плача природы» Алана Лилльского выполнен D. M. Moffat (Нью-Йорк, 1908). Антифонарий Медичи исследован L. Delise в “Annuaire-Bulletin de la Société de l’Histoire de France”, с. 100–139 (1885); и G. M. Dreves в “Analecta hymnica”, тома XX, XXI, где было напечатано