Несколько мгновений спустя она начала двигаться – нарочито медленно поворачивать голову, оценивая каждую из присутствующую пронзительным, немигающим взглядом. В течение нескольких секунд она смотрела прямо в глаза кому-нибудь из нас, потом слегка поворачивала голову и переводила взгляд на следующую. Никто не отваживался ни пошевелиться, ни сказать хоть слово. Ничего более захватывающего мне видеть не доводилось.

Тишину нарушила она сама – чуть склонила голову набок, приподняла бровь, ехидно улыбнулась:

– Приветствую. Я вам когда-нибудь рассказывала о багдадском воре? Его сварили в масле, как вы знаете, или, возможно, утопили в бочке с мальвазией. То ли одно, то ли другое, не помню, но с ним расправились.

Сестра Джулианна встала и протянула к ней руки.

– Дорогая, прошу вас, ни слова больше об этой ужасной истории. Ни слова! Это было ужасное недопонимание, и теперь мы все забудем о нём. Идёмте, присоединяйтесь к нам. Вижу, вы захватили свое вязание.

Сестра Моника Джоан позволила провести себя в гостиную. Сестра Евангелина вскочила:

– Присаживайтесь, дорогая моя, это самый удобный стул.

Та села.

Драгоценности! Они так и стояли у меня перед глазами. От них надо было немедленно избавиться, и сейчас мне как раз представился удобный случай. Сестра Моника Джоан мирно вязала, остальные шили и болтали. Другой такой возможности не будет.

Я извинилась, вышла и сбросила туфли у лестницы, чтобы никто не слышал моих шагов. Через мгновение я уже была в комнате сестры Моники Джоан и подставила кресло к двери – на случай, если кто-то попытается войти. Поиск начался.

Я изучила каждый дюйм[12], каждый ящик, каждую полку, каждый шкафчик. Я ощупала матрас, подушки, занавески. Я покопалась в её белье и одежде – нехорошо рыться в личных вещах монахини, но это было необходимо. Нигде и ничего! Мне вновь пришла мысль про сливной бачок, и я бросилась в туалет. Тщетно. Меня начала охватывать паника – час отдыха уже наверняка подходит к концу. Если кто-то из сестёр застанет меня тут, придётся объясняться. Я сбежала по лестнице, обулась и вернулась в гостиницу как раз в тот момент, когда все начали складывать шитьё и обсуждать вечерние визиты.

– Простите, сестра, – пробормотала я, – я недалеко продвинулась с чехлом. Я плохо шью.

– Всё в порядке, – улыбнулась сестра Джулианна. – У всех разные таланты.

Она повернулась к сестре Монике Джоан:

– Вам помочь, дорогая? Какую прелестную детскую шаль вы вяжете! Давайте её уберём?

Она взялась за ручку сумочки для рукоделия. Сестра Моника Джоан вцепилась в неё:

– Не трогайте!

Она потянула сумочку к себе, но та зацепилась ручкой за запястье сестры Джулианны. Шов треснул, и на пол хлынул поток колец, часов, браслетов и цепочек.

Наступила полная тишина. Держа в руках разорванную сумочку для рукоделия, сёстры Джулианна и Моника Джоан смотрели друг на друга. Казалось, прошла вечность.

Тишину нарушила сестра Моника Джоан.

– Неодушевлённые объекты порой живут собственной жизнью, независимой от творца, вы замечали? – Она обвела нас взглядом. – А когда атом возбуждается, вокруг него образуется магнитное поле.

– Вы хотите сказать, сестра, что эти неодушевлённые объекты попали к вам в сумочку благодаря магнитному притяжению? – в голосе сестры Джулианны прозвучали саркастические нотки.

– Определённо. Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.

– Не надо называть меня Горацио.

– Какие мы обидчивые! – Сестра Моника Джоан ничуть не смутилась. – Проблема в том, что ограниченные умы не в силах постичь компаративистику. Побрякушки можете оставить себе. Используйте их во благо. Их могут счесть тайной, драмой, аллегорией. Используйте же их во благо, я говорю; они живут своей жизнью, наделены собственной силой и судьбой.

С этими словами она покинула комнату.

Трикси прыснула и повернулась ко мне:

– Теперь я тебе верю. Я-то думала, что это всё твоё воспалённое воображение. Вот ведь старая… Извините, сестра.

Сестра Джулианна взглянула на меня.

– Давно вы об этом знаете?

– Около двух недель.

Я была ужасно смущена.

– И ничего не сказали?

Мне удалось лишь проблеять:

– Простите, пожалуйста.

– Зайдите ко мне в кабинет после ужина и перед вечерней службой. А теперь надо всё собрать.

Она нагнулась и принялась складывать украшения. Мы молча ей помогали.

Тем вечером мне сложно было сосредоточиться на работе, и младенцы, отказывающиеся от молока, лишь раздражали меня. В глубине души я была довольна, что тайна, так давившая на меня в последнее время, наконец-то открылась. С другой стороны, я кляла себя, что не смогла избавиться от украшений, прежде чем их обнаружила сестра Джулианна. Мысль о предстоящем разговоре не давала мне покоя, и я крайне неохотно отправилась обратно в Ноннатус-Хаус.

Войдя в смотровую, я сразу поняла, что в доме полиция. Обычно после рабочего дня девушки шумно и весело убирались и распаковывали сумки; но не сегодня.

Рут подняла на меня взгляд, глаза у неё были красные.

– Идите к сестре Джулианне, – тихо сказала она.

Меня замутило.

– Я разберу твою сумку, – сказала Синтия. – Не беспокойся.

Я постучала в дверь кабинета и вошла. Там были всё те же сержант и констебль. На столе лежали драгоценности.

– Вот медсестра, которая более двух недель знала о наличии этого… – сестра Джулианна запнулась, – тайника.

Лицо моё пылало. Я чувствовала себя преступницей.

Со мной говорил сержант, а констебль всё записывал. Они потребовали сообщить моё имя, возраст, домашний адрес, назвать ближайших родственников, профессию отца и множество других сведений.

– Когда вы впервые увидели эти украшения?

– В понедельник днём, две недели назад.

– Вы узнаёте их сейчас?

– Не могу ручаться, я не разглядывала их.

– Но они выглядят так же?

– Да.

– Где вы их нашли?

– В нижнем ящике прикроватной тумбочки.

Констебль полистал блокнот.

– Мы осматривали тумбочку, сэр, там ничего не было. Их положили туда после нашего визита.

– Я так и думал. И что вы сделали, медсестра?

– Ничего.

– Вы знали, что эти украшения представляют большую ценность?