– А попросил бы, может, и сказала бы; может, и сказала бы! –восторженно повторила она. – Почему не попросишь? Попроси, попроси меняхорошенько, Шатушка, может, я тебе и скажу; умоли меня, Шатушка, так чтоб ясама согласилась… Шатушка, Шатушка!

Но Шатушка молчал; с минуту продолжалось общее молчание.Слезы тихо текли по ее набеленным щекам; она сидела, забыв свои обе руки наплечах Шатова, но уже не смотря на него.

– Э, что мне до тебя, да и грех, – поднялся вдруг со скамьиШатов. – Привстаньте-ка! – сердито дернул он из-под меня скамью и, взяв,поставил ее на прежнее место.

– Придет, так чтоб не догадался; а нам пора.

– Ах, ты всё про лакея моего! – засмеялась вдруг МарьяТимофеевна. – Боишься! Ну, прощайте, добрые гости; а послушай одну минутку, чтоя скажу. Давеча пришел это сюда этот Нилыч с Филипповым, с хозяином, рыжаябородища, а мой-то на ту пору на меня налетел. Как хозяин-то схватит его, какдернет по комнате, а мой-то кричит: «Не виноват, за чужую вину терплю!» Так,веришь ли, все мы как были, так и покатились со смеху…

– Эх, Тимофевна, да ведь это я был заместо рыжей-то бороды,ведь это я его давеча за волосы от тебя отволок; а хозяин к вам третьего дняприходил браниться с вами, ты и смешала.

– Постой, ведь и в самом деле смешала, может, и ты. Ну, чегоспорить о пустяках; не всё ли ему равно, кто его оттаскает, – засмеялась она.

– Пойдемте, – вдруг дернул меня Шатов, – ворота заскрипели;застанет нас, изобьет ее.

И не успели мы еще взбежать на лестницу, как раздался вворотах пьяный крик и посыпались ругательства. Шатов, впустив меня к себе,запер дверь на замок.

– Посидеть вам придется с минуту, если не хотите истории.Вишь, кричит как поросенок, должно быть, опять за порог зацепился; каждый-тораз растянется.

Без истории, однако, не обошлось.

VI

Шатов стоял у запертой своей двери и прислушивался налестницу; вдруг отскочил.

– Сюда идет, я так и знал! – яростно прошептал он. –Пожалуй, до полночи теперь не отвяжется.

Раздалось несколько сильных ударов кулаком в двери.

– Шатов, Шатов, отопри! – завопил капитан, – Шатов, друг!..

Я пришел к тебе с приветом,

Р-рассказать, что солнце встало,

Что оно гор-р-рьячим светом

По… лесам… затр-р-репетало.

Рассказать тебе, что я проснулся, черт тебя дери,

Весь пр-р-роснулся под… ветвями…

Точно под розгами, ха-ха!

Каждая птичка… просит жажды.

Рассказать, что пить я буду,

Пить… не знаю, пить что буду.

Ну, да и черт побери с глупым любопытством! Шатов, понимаешьли ты, как хорошо жить на свете!

– Не отвечайте, – шепнул мне опять Шатов.

– Отвори же! Понимаешь ли ты, что есть нечто высшее, чемдрака… между человечеством; есть минуты блага-а-родного лица… Шатов, я добр; япрощу тебя… Шатов, к черту прокламации, а?

Молчание.

– Понимаешь ли ты, осел, что я влюблен, я фрак купил,посмотри, фрак любви, пятнадцать целковых; капитанская любовь требует светскихприличий… Отвори! – дико заревел он вдруг и неистово застучал опять кулаками.

– Убирайся к черту! – заревел вдруг и Шатов.

– Р-р-раб! Раб крепостной, и сестра твоя раба и рабыня…вор-ровка!

– А ты свою сестру продал.

– Врешь! Терплю напраслину, когда могу одним объяснением…понимаешь ли, кто она такова?

– Кто? – с любопытством подошел вдруг к дверям Шатов.

– Да ты понимаешь ли?

– Да уж пойму, ты скажи, кто?

– Я смею сказать! Я всегда всё смею в публике сказать!..

– Ну, навряд смеешь, – поддразнил Шатов и кивнул мнеголовой, чтоб я слушал.

– Не смею?

– По-моему, не смеешь.

– Не смею?

– Да ты говори, если барских розог не боишься… Ты ведь трус,а еще капитан!

– Я… я… она… она есть… – залепетал капитан дрожащим,взволнованным голосом.

– Ну? – подставил ухо Шатов.

Наступило молчание по крайней мере на полминуты.

– Па-а-адлец! – раздалось наконец за дверью, и капитанбыстро отретировался вниз, пыхтя как самовар, с шумом оступаясь на каждойступени.

– Нет, он хитер, и пьяный не проговорится, – отошел от двериШатов.

– Что же это такое? – спросил я.

Шатов махнул рукой, отпер дверь и стал опять слушать налестницу; долго слушал, даже сошел вниз потихоньку несколько ступеней. Наконецворотился.

– Не слыхать ничего, не дрался; значит, прямо повалилсядрыхнуть. Вам пора идти.

– Послушайте, Шатов, что же мне теперь заключить изо всегоэтого?

– Э, заключайте что хотите! – ответил он усталым ибрезгливым голосом и сел за свой письменный стол.

Я ушел. Одна невероятная мысль всё более и более укрепляласьв моем воображении. С тоской думал я о завтрашнем дне…

VII

Этот «завтрашний день», то есть то самое воскресенье, вкоторое должна была уже безвозвратно решиться участь Степана Трофимовича, былодним из знаменательнейших дней в моей хронике. Это был день неожиданностей,день развязок прежнего и завязок нового, резких разъяснений и еще пущейпутаницы. Утром, как уже известно читателю, я обязан был сопровождать моегодруга к Варваре Петровне, по ее собственному назначению, а в три часа пополудния уже должен был быть у Лизаветы Николаевны, чтобы рассказать ей – я сам не знало чем, и способствовать ей – сам не знал в чем. И между тем всё разрешилосьтак, как никто бы не предположил. Одним словом, это был день удивительносошедшихся случайностей.

Началось с того, что мы со Степаном Трофимовичем, явившись кВарваре Петровне ровно в двенадцать часов, как она назначила, не застали еедома; она еще не возвращалась от обедни. Бедный друг мой был так настроен, или,лучше сказать, так расстроен, что это обстоятельство тотчас же сразило его:почти в бессилии опустился он на кресло в гостиной. Я предложил ему стаканводы; но, несмотря на бледность свою и даже на дрожь в руках, он с достоинствомотказался. Кстати, костюм его отличался на этот раз необыкновенноюизысканностию: почти бальное, батистовое с вышивкой белье, белый галстук, новаяшляпа в руках, свежие соломенного цвета перчатки и даже, чуть-чуть, духи.Только что мы уселись, вошел Шатов, введенный камердинером, ясное дело, тоже поофициальному приглашению. Степан Трофимович привстал было протянуть ему руку,но Шатов, посмотрев на нас обоих внимательно, поворотил в угол, уселся там идаже не кивнул нам головой. Степан Трофимович опять испуганно поглядел на меня.