Так просидели мы еще несколько минут в совершенном молчании.Степан Трофимович начал было вдруг мне что-то очень скоро шептать, но я нерасслушал; да и сам он от волнения не докончил и бросил. Вошел еще разкамердинер поправить что-то на столе; а вернее – поглядеть на нас. Шатов вдругобратился к нему с громким вопросом:

– Алексей Егорыч, не знаете, Дарья Павловна с ней отправилась?

– Варвара Петровна изволили поехать в собор одне-с, а ДарьяПавловна изволили остаться у себя наверху, и не так здоровы-с, – назидательно ичинно доложил Алексей Егорыч.

Бедный друг мой опять бегло и тревожно со мной переглянулся,так что я, наконец, стал от него отворачиваться. Вдруг у подъезда прогремелакарета, и некоторое отдаленное движение в доме возвестило нам, что хозяйкаворотилась. Все мы привскочили с кресел, но опять неожиданность: послышался шуммногих шагов, значило, что хозяйка возвратилась не одна, а это действительнобыло уже несколько странно, так как сама она назначила нам этот час.Послышалось наконец, что кто-то входил до странности скоро, точно бежал, а такне могла входить Варвара Петровна. И вдруг она почти влетела в комнату,запыхавшись и в чрезвычайном волнении. За нею, несколько приотстав и гораздотише, вошла Лизавета Николаевна, а с Лизаветой Николаевной рука в руку – МарьяТимофеевна Лебядкина! Если б я увидел это во сне, то и тогда бы не поверил.

Чтоб объяснить эту совершенную неожиданность, необходимовзять часом назад и рассказать подробнее о необыкновенном приключении,происшедшем с Варварой Петровной в соборе.

Во-первых, к обедне собрался почти весь город, то естьразумея высший слой нашего общества. Знали, что пожалует губернаторша, в первыйраз после своего к нам прибытия. Замечу, что у нас уже пошли слухи о том, чтоона вольнодумна и «новых правил». Всем дамам известно было тоже, что онавеликолепно и с необыкновенным изяществом будет одета; а потому наряды нашихдам отличались на этот раз изысканностью и пышностью. Одна лишь ВарвараПетровна была скромно и по-всегдашнему одета во всё черное; так бессменноодевалась она в продолжение последних четырех лет. Прибыв в собор, онапоместилась на обычном своем месте, налево, в первом ряду, и ливрейный лакейположил пред нею бархатную подушку для коленопреклонений, одним словом, всёпо-обыкновенному. Но заметили тоже, что на этот раз она во всё продолжениеслужбы как-то чрезвычайно усердно молилась; уверяли даже потом, когда всёприпомнили, что даже слезы стояли в глазах ее. Кончилась наконец обедня, и нашпротоиерей, отец Павел, вышел сказать торжественную проповедь. У нас любили егопроповеди и ценили их высоко; уговаривали его даже напечатать, но он всё нерешался. На этот раз проповедь вышла как-то особенно длинна.

И вот во время уже проповеди подкатила к собору одна дама налегковых извозчичьих дрожках прежнего фасона, то есть на которых дамы моглисидеть только сбоку, придерживаясь за кушак извозчика и колыхаясь от толчковэкипажа, как полевая былинка от ветра. Эти ваньки в нашем городе до сих пор ещеразъезжают. Остановясь у угла собора, – ибо у врат стояло множество экипажей идаже жандармы, – дама соскочила с дрожек и подала ваньке четыре копейкисеребром.

– Что ж, мало разве, Ваня! – вскрикнула она, увидав егогримасу. – У меня всё, что есть, – прибавила она жалобно.

– Ну, да бог с тобой, не рядясь садил, – махнул рукой ванькаи поглядел на нее, как бы думая: «Да и грех тебя обижать-то»; затем, сунув запазуху кожаный кошель, тронул лошадь и укатил, напутствуемый насмешками близстоявших извозчиков. Насмешки и даже удивление сопровождали и даму всё время,пока она пробиралась к соборным вратам между экипажами и ожидавшим скороговыхода господ лакейством. Да и действительно было что-то необыкновенное инеожиданное для всех в появлении такой особы вдруг откуда-то на улице средьнарода. Она была болезненно худа и прихрамывала, крепко набелена и нарумянена,с совершенно оголенною длинною шеей, без платка, без бурнуса, в одном толькостареньком темном платье, несмотря на холодный и ветреный, хотя и ясныйсентябрьский день; с совершенно открытою головой, с волосами, подвязанными вкрошечный узелок на затылке, в которые с правого боку воткнута была одна толькоискусственная роза, из таких, которыми украшают вербных херувимов. Такоговербного херувима в венке из бумажных роз я именно заметил вчера в углу, подобразами, когда сидел у Марьи Тимофеевны. К довершению всего дама шла хоть искромно опустив глаза, но в то же время весело и лукаво улыбаясь. Если б онаеще капельку промедлила, то ее бы, может быть, и не пропустили в собор… Но онауспела проскользнуть, а войдя во храм, протиснулась незаметно вперед.

Хотя проповедь была на половине и вся сплошная толпа,наполнявшая храм, слушала ее с полным и беззвучным вниманием, но все-такинесколько глаз с любопытством и недоумением покосились на вошедшую. Она упалана церковный помост, склонив на него свое набеленное лицо, лежала долго и,по-видимому, плакала; но, подняв опять голову и привстав с колен, очень скорооправилась и развлеклась. Весело, с видимым чрезвычайным удовольствием, сталаскользить она глазами по лицам, по стенам собора; с особенным любопытствомвглядывалась в иных дам, приподымаясь для этого даже на цыпочки, и даже разадва засмеялась, как-то странно при этом хихикая. Но проповедь кончилась, ивынесли крест. Губернаторша пошла к кресту первая, но, не дойдя двух шагов,приостановилась, видимо желая уступить дорогу Варваре Петровне, с своей стороныподходившей слишком уж прямо и как бы не замечая никого впереди себя.Необычайная учтивость губернаторши, без сомнения, заключала в себе явную иостроумную в своем роде колкость; так все поняли; так поняла, должно быть, иВарвара Петровна; но по-прежнему никого не замечая и с самым непоколебимымвидом достоинства приложилась она ко кресту и тотчас же направилась к выходу.Ливрейный лакей расчищал пред ней дорогу, хотя и без того все расступались. Ноу самого выхода, на паперти, тесно сбившаяся кучка людей на мгновениезагородила путь. Варвара Петровна приостановилась, и вдруг странное,необыкновенное существо, женщина с бумажной розой на голове, протиснувшисьмежду людей, опустилась пред нею на колени. Варвара Петровна, которую труднобыло чем-нибудь озадачить, особенно в публике, поглядела важно и строго.

Поспешу заметить здесь, по возможности вкратце, что ВарвараПетровна хотя и стала в последние годы излишне, как говорили, расчетлива и дажескупенька, но иногда не жалела денег собственно на благотворительность. Онасостояла членом одного благотворительного общества в столице. В недавнийголодный год она отослала в Петербург, в главный комитет для приема пособийпотерпевшим, пятьсот рублей, и об этом у нас говорили. Наконец, в самоепоследнее время, пред назначением нового губернатора, она было совсем ужеосновала местный дамский комитет для пособия самым беднейшим родильницам вгороде и в губернии. У нас сильно упрекали ее в честолюбии; но известнаястремительность характера Варвары Петровны и в то же время настойчивость чутьне восторжествовали над препятствиями; общество почти уже устроилось, апервоначальная мысль всё шире и шире развивалась в восхищенном умеосновательницы: она уже мечтала об основании такого же комитета в Москве, опостепенном распространении его действий по всем губерниям. И вот, с внезапноюпеременой губернатора, всё приостановилось; а новая губернаторша, говорят, ужеуспела высказать в обществе несколько колких и, главное, метких и дельныхвозражений насчет будто бы непрактичности основной мысли подобного комитета,что, разумеется с прикрасами, было уже передано Варваре Петровне. Один богзнает глубину сердец, но полагаю, что Варвара Петровна даже с некоторымудовольствием приостановилась теперь в самых соборных вратах, зная, что мимодолжна сейчас же пройти губернаторша, а затем и все, и «пусть сама увидит, какмне всё равно, что бы она там ни подумала и что бы ни сострила еще насчеттщеславия моей благотворительности. Вот же вам всем!»