наших людей, а вдобавок и ослепил их. Кто дал право тебе, пан гетман, нарушать условия Зборовского мира.

— Я не обязан отчитываться в своих действиях и поступках перед Хмельницким, — багровея лицом ответил Потоцкий, — но раз он хочет это знать, то эти ваши люди — подлые бунтовщики, которые сами нарушили условия мира. И они понесли заслуженное наказание.

— Если они действительно виновны, — в голосе казака прозвучал металл, — то им судья не ты, а гетман Хмельницкий. Тебе же путь в казацкие территории заказан, здесь мы сами хозяева и судьи. А твое дело, пан гетман, охранять земли Речи Посполитой от иноземного вторжения, а не бесчинствовать в своей обычной манере против мирного населения.

— Пся крев! Да, ты! Да я! Да я тебя на палю сейчас прикажу посадить, — взвизгнул пунцовый от гнева гетман, приподнимаясь в кресле. — Ишь, учить меня вздумал, лайдак! Шкуру прикажу с тебя спустить и отправлю в подарок вашему хлопскому самозванцу, если ему моего прежнего гостинца мало.

— А не коротки ли у тебя руки, твоя милость? — с нескрываемым сарказмом спросил посол и, заметив, что оба шляхтича положили руки на эфесы сабель, бросил быстрый взгляд в их сторону и сделал неуловимый глазу пасс рукой. Оба шляхтича в то же мгновение застыли, будто изваяния.

Потоцкий не заметив этого, поднялся в кресле, но тут же рухнул в него обратно, как тюфяк, инстинктивно прикрыв лицо руками: перед ним, положив передние лапы с длинными когтями на стол, стоял громадный волк. Глаза его горели дьявольским огнем, жаркое дыхание из открытой пасти, казалось, опалило лицо гетмана. Потоцкий не был человеком робкого десятка, но в этот момент даже он побледнел от страха и инстинктивно закрыл глаза. Когда он их открыл снова, никакого зверя не было, упираясь руками в стол, перед гетманом стоял посол Хмельницкого.

— Я узнал тебя, — подавлено произнес Потоцкий, вглядываясь в суровое лицо казака, — ты никакой не Кравченко, ты Серко.

Казак выпрямился и кивнул головой:

— Узнал, говоришь. А помнишь, пан коронный гетман, как после ухода Гуни на Дон ты, не сумев схватить меня, приказал посадить на кол моего отца? Долго же я ждал этой минуты, чтобы посмотреть тебе в глаза, подлый убийца ни в чем не повинных людей.

Потоцкий выпрямился в кресле и надменно произнес:

— Я жалею только о том, что тогда вы вырвались из расставленной мною ловушки. Иначе и ты бы и твой Гуня сидели на колу рядом с твоим отцом. До сих пор не пойму, как вы тогда от меня ускользнули. Не зря говорят, что ты якшаешься с нечистой силой. Если хочешь — убей меня, я в твоей власти, чего же ты ждешь? Если я и казнил твоего отца, то вы с Хмельницким убили моего сына, а меня отдали в рабство татарам. Значит, мы квиты.

Серко с минуту молчал, затем ответил:

— Убить тебя для меня ничего не стоит. Смотри!

Он стал медленно сжимать кулак, глядя гетману прямо в глаза пристальным взглядом и тот, повинуясь силе его магнетических черных глаз, словно излучавших какую — то сверхъестественную энергию, вдруг почувствовал, что сердце его сжато будто тисками. Ему стало не хватать воздуха и он судорожно рвал вдруг онемевшими пальцами ворот отделанного золотой нитью кунтуша. Лицо его налилось кровью, а глаза едва не вылезли из орбит.

Серко разжал кулак и Потоцкий почувствовал, что к нему возвращается способность дышать, а сердце освободилось от сжимавших его тисков.

— Да, убить тебя для меня не составило бы труда, — задумчиво сказал казак, — но сейчас не стану этого делать, я подарю тебе отсроченную смерть. Через год то, что должно было случиться сегодня, настигнет тебя. Ты почувствуешь то же, что чувствовал минуту назад, но тебя уже ничто не спасет. Твое сердце просто лопнет в груди. Прощай, твоя милость, и memento more.

Казак опять сделал неуловимый взгляду пасс рукой и оба шляхтича, застывшие, как статуи, вдруг ожили и недоуменно переглянулись между собой. Потоцкий остался сидеть в кресле, не сделав ни малейшей попытки задержать Серко, который спокойно вышел из кабинета. Через несколько минут он, оказавшись на улице, не касаясь стремян, вскочил в седло своего коня и поскакал к воротам гетманской резиденции. Завидя его, стражники взяли «на караул», а когда он скрылся вдали, один из них сказал другому: «Что — то часто сегодня его милость коронный гетман куда — то ездит без охраны», на что второй согласно кивнул головой.

Вскоре после отъезда казацкого полковника, Потоцкий, закрывшись у себя в кабинете, стал писать обширное донесение королю о положении дел на Украйне. Описав подробности похода Хмельницкого в Молдавию и событий в Гусятине и Сатанове, гетман отметил, что, судя по всему, казаки готовятся к новой войне, подыскивая себе союзников в лице турецкого султана, крымского хана и молдавского господаря. «Хмельницкий потакает холопам, — писал он в заключение, — потворствует их бесчинствам против шляхты, из — за чего владельцы имений не имеют возможности вернуться на свои земли. Хлопы не повинуются своим господам, лишают их доходов с владельческих земель. Зачем в таком случае вообще нужно право собственности, если этой собственностью не имеешь возможности распорядиться. Лучше уж война! И не стоит ждать, пока ее начнет Хмельницкий, а лучше самим нанести первый удар и навсегда уничтожить казачество — этот неиссякаемый источник бунтов, мятежей и своеволия.»

Прочитав донесение коронного гетмана, Ян Казимир, отодвинул его в сторону и погрузился в невеселые раздумья. Все, о чем писал Потоцкий, было ему хорошо известно. Польские дипломаты не даром ели свой хлеб и своевременно информировали Варшаву о контактах Хмельницкого с Москвой, попытках заключить союз против Речи Посполитой со шведами, заигрывании с Юрием Ракочи. Знал король и о миссии Ждановича в Стамбуле, которая закончилась полным успехом. О положении дел на Украйне Варшаву систематически информировал находившийся в Гоще Адам Кисель и его донесения почти дословно совпадали с письмом Потоцкого. «Действительно складывается парадоксальная ситуация, — подумал король, — мы платим казакам жалованье за то, чтобы те не допускали нас же в свои собственные владения…».

Глава семнадцатая

Берестечко

О трагических событий февраля — марта 1651 года: вторжении польного гетмана Калиновского на казацкую территорию, гибели Нечая, сожжении Мурафы, героической обороне Винницы Иваном Богуном, Серко узнал только в мае, когда вернулся с Дона, куда Хмельницкий отправил его с особым поручением вскоре после возвращения в Чигирин из Каменца.

— Я слыхал у тебя неплохие связи на Дону, — вдруг спросил Хмельницкий, выслушав вполуха его