– А с вами нельзя обратно лететь, товарищ командир?

– Что, понравилось?

– Очень понравилось. Десять-пятнадцать минут, и я здесь. А так добираться надо чуть ли не целый день. Возьмите, пожалуйста, меня и обратно.

– Нет, Шерстянникова, хорошего понемножку. Побудете тут у друзей и завтра приедете, – говорю.

Она побежала по своим делам, я же пошел проводить беседу. Пока я садился, заруливал, уже весь летно-технический состав был в сборе, на опушке леса. Рассказал я им об особенностях и правилах эксплуатации моторов в воздухе на различных режимах, ответил на заданные вопросы. Командование полка от имени всего личного состава поблагодарило меня за лекцию, и проводили до самолета. Когда подошли к самолету, Шерстянникова со своей подружкой уже была там и даже успела нарвать букет полевых цветов.

– Мария! Как ты сюда попала? – спрашивает комиссар полка.

Она смотрит на меня и не знает, сказать или не сказать. Видно, испугалась своих бывших командиров.

– Ну, чего молчите, говорите, вас спрашивают, – говорю ей. А она совсем растерялась и молчит. – Со мной она прилетела, – говорю за нее.

– Как с вами, на чем? – спрашивает командир полка.

– Вот, на «лавочкине».

– В кабине вдвоем, что ли?

– Зачем в кабине, в фюзеляже она сидела, – говорю и показываю на люк.

– Как же вы там сидели, Шерстянникова? – спрашивает комполка и смеется.

– Там прекрасно было сидеть, товарищ командир, – отвечает она, уже вполне справившись с испугом.

– Я ей разрешил остаться на ночь, повидаться со своими подружками, товарищами и сделать свои дела, – объяснил я. Хотя она опять стала просить взять ее обратно на самолете, но свое решение я не изменил. Бывшие ее командиры тоже посоветовали остаться на ночь, повидаться со своими однополчанами. Попрощались, я улетел к себе домой. Я считал, что сделал доброе дело для своего подчиненного. Девушка показала свое мужество, не побоялась в необычных условиях полетать на боевом самолете и решила свой вопрос быстро и легко.

Вообще-то иногда, при срочной необходимости мы практиковали провозку в фюзеляже «лавочкина» своих техников, но это только в исключительных случаях. Когда я доложил командиру полка о выполнении задания и переброске в фюзеляже оружейницы, Л.И. Сорокин здорово отчитал меня за это и обещал наказать. На следующий день вызвал оружейницу, расспросил подробно, как это получилось, в итоге ограничился строгим предупреждением, учитывая мое обещание больше этого не делать. При очередной зарядке моих пушек на самолете моя оружейница говорит мне:

– Подвела я вас, товарищ командир. Попало вам из-за меня, простите, пожалуйста!

– Ничего, Шерстянникова, не огорчайтесь, попало малость мне, зато после войны вы вспомните этот эпизод и расскажите своим детям, как во время Великой Отечественной войны в период Орловско-Курской операции на боевом истребителе, в необычных условиях, сидя в фюзеляже, совершили свой первый полет, – сказал я ей.

– Обязательно и с удовольствием расскажу, товарищ командир, если доживу до тех счастливых дней. Еще и еще раз большое вам спасибо за этот полет. Ваше оружие готово, счастливого вам полета, – ответила она.

Не знаю, дожила ли она до счастливых дней и где она проживала или проживает, оружейница третьей эскадрильи 49-го КИАП Мария Шерстянникова, работавшая у нас летом 1943 года на аэродроме «Н» под Сухиничами.

На фронте принято было считать так: если молодой летчик, прибывший в полк, слетал 3–5 раз на боевое задание и остался цел, он уже считался введенным в строй, боевым летчиком. Дело в том, что самое трудное для них и было преодолеть 3–5 боевых вылетов. Основная трудность заключалась в том, чтобы удержаться в боевых порядках при резких маневрах в воздушном бою. Каким бы ни был хорошим летчик, если он отрывался от группы в бою, немцы моментально такого летчика съедят, ведь это был их излюбленный прием – нападать на одиночек или зазевавшихся. Поэтому, беря с собой на задание молодого летчика, мы стремились определить ему место в боевом порядке в середине строя, специально закрепляли за опытными летчиками, чтобы они считали своей основной задачей наблюдать и обеспечивать безопасность молодых летчиков в воздушном бою. Трудной и сложной была эта задача, но она была крайне необходимой. Мы не могли допустить, чтобы фашисты нашу молодежь перебили за несколько дней. Ведь каждый боевой летчик – это сила и боевая мощь эскадрильи, полка.

Во время Орловско-Курской операции, 1943 год

Зная, как сложно втянуть в боевую работу молодых летчиков, мы еще заранее, до начала Орловско-Курской операции, стали заниматься вводом в бой молодых. Эта методика оправдала себя. Наша молодежь в основном вошла в строй с наименьшими потерями. Теперь они считались более или менее опытными, как говорится, «видавшими виды». Они уже имели не одну встречу с противником в воздухе, а некоторые даже сбили самолеты противника в группе.

В общем, ребята заслуживали доверия и определенную часть тяжести напряженной боевой работы летом 1943 года вынесли на себе. Но сказать, что они уже по-настоящему вполне опытные летчики, еще было нельзя. С каждым днем они все более и более решительно, смело действовали в бою, свободно ориентировались в воздушной обстановке и приобретали навыки тактически грамотной осмотрительности. Но в таком деле не всегда все гладко получается. Бывают отдельные промахи, просчеты. А война есть война. На войне за промахи приходится расплачиваться.

Полетели мы на задание восьмеркой Ла-5 прикрывать свои войска. В составе группы были два молодых летчика из описанной выше категории, в каждом звене по одному. В районе прикрытия произошла встреча с противником, десяткой ФВ-190. Встреча была скоротечная, немцы ушли на свою территорию, а мы остались в своем районе прикрытия. Нет одного нашего самолета. Второе звено идет тройкой. Спрашиваю своего зама Ивана Астахова: «Где четвертый?»

– Видимо, подотстал, догонит, – отвечает он.

На запросы по радио не отвечает, я по номеру самолета уже знаю, кого нет, тщательно осматриваем весь район – никого нет. Неужели пропал парень? Намного сложнее обстановки бывали, он всегда на месте, всегда порядок. А тут и воздушного боя-то фактически не было, а одного нет. Такая обида! Расспрашиваю по радио летчиков, никто не видел, как это получилось. Наше время вышло, идем домой. Никак не могу поверить и успокоиться, что летчик пропал. Жаль парня, думаю, хороший летчик был, симпатичный, веселый, блондин красивого телосложения и высокого роста. И фамилия красивая – Пшеничный. Какая обида, в такой простой воздушной обстановке потерять летчика! В таком подавленном настроении возвращаюсь на свою точку без одного своего летчика. Маленькая надежда на то, что он жив, у меня есть. Могло что-то случиться с мотором, самолетом и где-то, возможно, сел или вернулся на аэродром?…