«Кто дал тебе право отключать телефон? – просвистел из трубки ледяной голос, замораживающий до самого сердца. – Я, как мальчишка, звоню тебе второй день, и никто не отвечает».

«Извини, – стала почему-то оправдываться я, – я заболела и хотела выспаться».

«Двадцать четыре часа, не смеши меня. У тебя, наверное, любовник», – насмешливо сказал Марат.

«Какие могут быть претензии? Ты мне доходчиво объяснил суть наших отношений, когда выкинул из машины».

«Совершенно никаких. Кроме того, что сегодня вечеринка у Михайловых, и мы приглашены».

«Я же сказала, что больна».

«Вот это меня волнует меньше всего. Ты должна выполнять часть своей сделки до тех пор, пока я этого пожелаю. Надеюсь, милая девочка, ты понимаешь, что, если сделка будет расторгнута, твоя чахлая конторка превратится в труху в течение нескольких дней. Я разорю тебя до нитки, заставлю голой бомжевать на вокзалах, где тебя будут трахать все отбросы и уроды города. А может, я просто тебя уничтожу. Знаешь, что я сделаю? Сожгу тебя вместе с ненужными вещами. Они еще не рассказали тебе, что чувствуют, когда горят? Нет? Ну, так приготовься к этому. Хочу тебе сказать, что большинство проигравших охотников (таких, как ты, моя прелесть) закончили свою жизнь весьма страшно. Они сгорели. И горели эти мужчины и женщины долго и мучительно. Чувствуя, как облезает кожа, как плавятся и вытекают глаза. Начинают умирать они с волос, потом исчезают кончики пальцев, ноги превращаются в два горелых чурбанчика».

«Хватит, ради бога. У меня высокая температура. Мне плохо, все болит».

«Моя ненаглядная, ты – давно поизносившаяся и надоевшая кукла. Так что тебе давно пора отправиться, куда и всем. В огонь!»

«Угрожаешь?»

«Милая, ты сама вынуждаешь меня говорить о неприятных вещах. Давай, быстро одевайся, и я обещаю тебе очередной незабываемый вечер».

Я обгрызла большой палец до крови, но так и не придумала способ избавиться от Марата. Больной и разбитой, мне пришлось тащиться на чертову вечеринку. Предстоял тяжелый вечер и, собрав всю силу духа, я решила, что пойду с Маратом на сейшен, но брать ничего не буду. Нельзя этого допускать. Нельзя брать вещи, когда рядом Марат. Теперь они автоматически становились моими врагами. Даже если мне весь вечер придется смотреть исключительно под ноги, чтобы ни один предмет не привлек мое внимание, я это сделаю. И, конечно, отныне никакого секса, потому что от одной этой мысли мне хотелось бежать в ванну и тереться мочалкой до дыр. Этот человек до того мне опротивел, что часть наваждения ушла. Я вдруг увидела в нем мерзкого карлика с туго набитой мошной, который хочет извести меня, превратить в золу. «Ничего, – думала я, влезая в узкое платье, – мы еще поборемся».

Чета Михайловых, у которой было много влиятельных знакомых, устраивала очередной вернисаж своих картин. Они оба были художниками и называли себя «Новые символисты». Хотя, насколько я разбираюсь в искусстве, новыми здесь были только толстые белые рамы, привезенные откуда-то из Европы. Все остальное уже встречалось у Пикассо, Руссо и пр. Однако это была та живопись, которую приятно повесить дома и, угощая гостей кофе, ненавязчиво говорить: «Вообще-то я не поклонник символизма (импрессионизма, кубизма и т. д.), но эта картинка хорошо вписывается в интерьер кухни». Михайловы были модными на сегодняшний день и, пользуясь моментом, ковали валюту: одна картина стоила безумных денег. Но, несмотря на это, у них был постоянный круг покупателей. Среди того общества, в которое меня ввел Марат, было немало тех, кого волновали не предметы, а цена на них. Марат называл их Сумчатыми. Если, к примеру, шампанское в магазине элитных вин имело ценник меньше тысячи долларов, то это уже было не вино, а кошачья моча, не стоящая их внимания.

В этот вечер Марат был оживлен как никогда, тормошил меня, называл любимой девочкой и просил прощения за свою выходку.

«Ну, киска, мы же с тобой одной крови, ты все равно никуда от меня уже не денешься, так что терпи», – шутливо подзадоривал он меня. Я старалась казаться веселой и любезной, но в то же время полностью погрузиться в себя и не смотреть ему в глаза. Еще я пыталась как можно меньше глазеть по сторонам, чтобы не нарваться на очередную вещь. С бокалом в руке я передвигалась по огромной мастерской Михайловых, как по минному полю. Мне показалось, что Марат заметил мою настороженность и намеренно водит меня по разным безлюдным уголкам, обращая мое внимание то на один, то на другой предмет. Пытаясь прекратить внутренний мандраж, я стала заливать в себя шампанское бокалами, молясь, чтобы эта пытка закончилась как можно скорее. И чем больше я пила, тем сильнее рос мой страх. Страх перед Маратом. Он жестоко и неумолимо тащил меня по миру вещей, которые поглощали меня все больше и больше, с головой затягивая в свой водоворот. Пока я отвешивала дежурные комплименты художникам по поводу их шедевров, Марат с непонятной злобой поглядывал на меня.

«Пойдем, я покажу то, что тебе точно понравится. По крайней мере, в этом гадюшнике это – единственная стоящая вещь», – тихо прошептал он мне на ухо. Подхватив меня под локоть, он увел меня подальше от других гостей. Я, стараясь отвлечь его от вещей, стала рассказывать про выставку, которую недавно устраивала моя фирма, но казалось, что он был где-то далеко и совсем меня не слышал. За мольбертом, на котором стояло неоконченное полотно, где два червеобразных персонажа сплелись в клубок, я заметила столик с резными ножками, на котором лежали золотые наручные часы. Сделаны они были очень изящно, в старинной манере. Наверное, начало XX века. Марат знал, что я больше не ведусь на новодел. Только старина могла насытить мою алчность. Старинные вещи были особенными, они несли в себе время. Они были многослойны, как торт Наполеон, но при этом, снимая с них первый слой, ты никогда в жизни не мог угадать, что будет дальше.

«Бери, это мой подарок на годовщину нашей встречи, – подтолкнул меня Марат к столу. – Давай скорее, пока все слушают тост вице-губернатора».

«Но я не хочу их», – пыталась я вырваться из его цепких пальцев.

«Нет, ты хочешь, хочешь эти часы, потому что они прекрасны. Они прекрасны, как музыка, которая звучит, когда смотришь на золотой циферблат. Слышишь? Тик-так, тик-так». – Его голос замедлился, и я почувствовала, как задрожали у меня кончики пальцев. Кто знает, что это было. Может, гипноз. Или недолеченный грипп. Не знаю. Я только понимала, что разум остался вне моей головы. Марат продолжал что-то говорить, но я его не слышала. Часы полностью поглотили все мои мысли и желания. Они были очень сильные. Наверное, сильнее, чем злополучная зажигалка с золотым львом. В один миг я схватила их и надела на руку. Тиканье механизма слилось с моим пульсом. Сложно сказать, что я пережила за несколько секунд (по крайней мере, именно столько, по словам Марата, я находилась в трансе). Вначале это было видение героя из детской книжки «Городок в табакерке». Я видела разные колесики, пружинки. Огромные рубины сверкали вдали. Шестеренки угрожающе надвигались, собираясь перемолоть меня в порошок. И в этот момент, когда огромное колючее колесо оказалось у моих глаз, я переместилась во времени. Не знаю даже, как тебе объяснить. Я прожила жизнь этих часов от их появления и до настоящего момента. Знаешь, в кино есть такой прием – субъективная камера. Это когда ты видишь окружающий мир глазами героя – не важно, кто он или что он. Можно, допустим, увидеть мир глазами собаки или выпуклым зрачком камбалы. Так вот представь теперь, что мои глаза на протяжении нескольких десятков лет находились в циферблате этих часов. Я до сих пор помню лица их хозяев. Иногда они приходят по ночам и сморят на меня с тоской. Вначале рядом со мной был очень приятный молодой человек, но потом я увидела его в форме и поняла, что это немец, фашист. На фуражке у него был орел со свастикой. Фашиста вскоре убили, и я переместилась в чей-то дом. Я лежала все время в коробке, иногда ко мне приходила белокурая девочка и смотрела на меня, трогала своими белыми, почти прозрачными пальцами. Ее тоже убили. Дом разбомбили, и я видела, как маленькая принцесса плавала в луже крови. Потом я переместилась в Россию. Я снова долго-долго лежала в темном ящике. Я знаю, что в той квартире жила старушка, жена солдата, который нашел эти часы в Берлине. У нее была еще коллекция картин, и однажды воры вломились к ней в дом. Я слышала, как она умоляла пощадить ее. Потом раздался ее крик и тупой чавкающий удар… Воры очень долго не могли вскрыть шкатулку, в которой я лежала, а потом молодой (современного вида парень) принес меня в антикварную лавку…