К дому профессора можно было попасть двумя путями. Мимикьянов почему-то выбрал длинный. И, как вскоре оказалось, поступил правильно.

Проходя мимо кафе «Наука», он заглянул в его ярко освещенное окно. И сразу увидел: за ближним к стеклу столиком сидела Эмма Панеш. А рядом с ней – человек, представившийся некоторое время назад, как полковник Тубальцев.

«Интересно! – сказал себе майор. – Очень интересно!»

Он не стал заходить в кафе в дверь с улицы, а сначала поднялся на веранду и проник в кафе через нее. Выгода этого входа состояла в том, что рядом с ним высилась решетчатая перегородка, покрытая вьющейся зеленью. За ней можно было оставаться невидимым для остальных посетителей «Науки».

Войдя в кафе, майор, кошкой проскользнул за перегородку. Ни Эмма, ни Тубальцев его не заметили. К счастью для майора, стоящий за перегородкой столик оказался пуст. Ефим тихо опустился на стул и посмотрел на зал сквозь решетку.

Интересующие его лица сидели совсем недалеко.

По иронии судьбы, за тем же столиком полгода назад закончился роман между ним и театральной критикессой.

В тот день они созвонились в обед и договорились встретиться здесь, в кафе «Наука», в восемь вечера.

Ефим пришел в кафе минут на десять раньше, но Эмма уже сидела за столиком.

Когда он попытался поцеловать ее в щеку, она демонстративно уклонилась.

– Я тебя уже час, как жду! – недовольным тоном произнесла она.

– Мы же договорились в семь. Сейчас без пяти! – начал оправдываться Ефим.

Эмма ничего не ответила и мрачно присосалась к соломинке, опущенной в высокий бокал с коктейлем.

– Что случилось, Эмма? – спросил майор.

Идя на свидание, он рассчитывал на приятный вечер, но понял, что ошибся. Причем, Эмма вела себя так, будто он был в чем-то перед ней виноват.

Она продолжала тянуть коктейль, словно не слышала вопроса. Наконец, не глядя на него, она раздраженным голосом сказала:

– Этот кретин, наш главный редактор, сказал, что я написала не театральную рецензию, а собрала бабские сплетни! Вот, что случилось!

Ефим попытался ее утешить:

– Ну и ладно! Чего ты так расстроилась? Такой вот ваш главный редактор грубый человек! Ты же не сегодня его узнала? Что он первый раз такое говорит? Забудь про свою работу! Все наладится! Давай, я закажу тебе коньячку!

– Да отстань ты со своим коньячком! Видишь, я не в себе! А ему – все шутки! – зло произнесла критикесса.

Мимикьянов почувствовал себя без вины виноватым.

Он сидел, не зная, что сказать. И поймал себя на мысли: он вообще боится говорить. Вдруг его слова снова вызовут беспричинный взрыв раздражения. День у него тоже выдался не из удачных. Он поругался с Гошей по поводу отчета в Москву, и сил для нервных поединков у него не было.

«Ну, вот так! – сказал он себе. – Вот и хозяйка у бродячей собаки появилась! Улыбнется, – виляй от радости хвостом. Прикрикнет, – сиди, хвост поджавши. Хорошую ты жизнь себе выбрал, парень!»

– Давай прогуляемся! На улице – теплынь! Весной пахнет! – осторожно предложил он.

– Ты помолчать можешь, а? – не глядя на него, отозвалась Эмма, прижимая ладони к вискам.

Ефим посидел, потом поднялся и нарочито спокойно сказал:

– Ну, дело хозяйское! Наше дело предложить. Ваше дело – рассмотреть. А я так – прогуляюсь. Не нравится что-то мне здесь сегодня. Неуютно как-то…

Он направился к выходу, смотря только перед собой. Открывая входную дверь, он все-таки оглянулся.

На лице Эммы проступало удивление.

«Действительно, – подумал тогда Ефим, – собака посмела быть недовольной! Какая наглость с ее стороны!»

Этой встречей в кафе «Наука» их роман и закончился. Хотя остывал он уже давно.

Потом они несколько раз сталкивались в поселке, перебрасывались какими-то словами, но отношения распались. Общая нервная система разделилась на самостоятельные замкнутые контуры. Ничего их больше не связывало. Ничего. Разве, воспоминания? Но воспоминания, это, все-таки, не жизнь. Это – всегда прошлое, которое уже высохло.

Перед Эммой и Борисом Тубальцевым стояли высокие бокалы с воинственно торчащими пластмассовыми соломинками и низкие вазочки с шариками мороженого.

Один из охранников Тубальцева стоял у барной стойки и тихо беседовал с высокогрудой барменшей Ксенией. Второй смирно сидел в углу за вазочкой с мороженым.

Ефим прислушался. И сразу различил слова, произносимые знакомыми голосами.

– Поймите, Эмма, это – очень важно! – говорил Борис Игоревич.

Видимо, для убедительности, он положил свою руку на женскую ладошку.

– Я понимаю! – ответила глазастая белка и высвободила ладонь.

Сделала она это очень осторожно, вкладывая в жест двойной смысл. С одной стороны, безмолвно произнесла ее рука, я не из тех женщин, кто только и ждет, чтобы мужчина к ним прикоснулся, но, в тоже время, должна признаться, лично ваше прикосновение мне приятно.

– Ну, вот и отлично! – энергично произнес Тубальцев и присосался к пластмассовой трубочке.

«А, ведь Эмма вполне может быть агентурным внедрением главка в поселке… – сказал себя майор. – Вполне она для этого подходит… Вполне! Не замужем. Детей нет. Амбиций не меряно. Журналистка. Москвичи вообще в качестве информаторов любят иметь журналистов, а, особенно, естественно, журналисток… Да, это, и правильно. Журналист – по профессии человек с острым глазом, умеющий наблюдать. Он обладает и, хотя бы, зачатками аналитического мышления. Профессия дает предлог для того, чтобы совать свой нос куда угодно, не возбуждая подозрений. А молодая женщина к тому же приятна любому обществу, и подсознательно всегда вызывает меньше подозрений, чем мужчина… Что же может быть, лучше для роли информатора? Так что, очень возможно, как раз по сигналу критикессы москвичи сюда и прилетели… А чего она мне голову каким-то Золотым числом морочила? Или это ей, действительно, Ювеналов какую-то ерунду ей наплел?..»

В это время в полупустом зале появился недавно покинутый майором Марат Есаулов.

Блеснув в лучах огромной послевоенной люстры куполообразной лысиной, он подошел к барной стойке.

Гордо окинув зал, Марат наклонился к барменше и что-то ей сказал. Та оторвалась от беседы с охранником Тубальцева, но ничего не успела ему ответить. Ответил ее мужественный собеседник.

– Слушай, гриб! – негромко, но так, что даже Ефим услышал, произнес он. – Зайди ты за своей курицей попозже! Видишь, женщина – занята! Понял? Давай отсюда!

Профессиональный боец решил продемонстрировать провинциальной даме свою крутость.

Конечно, он не мог знать, что перед ним сокол.

В принципе соколы обидчивостью не отличаются. Их трудно оскорбить. Ведь почти все словесные оскорбления связаны с социальной лестницей. Обижающий утверждает, что кто-то не так уж высоко на ней находится или залез туда незаслуженно. Стоящему около социальной лестницы эти оценки безразличны.