Может, это его мама? — ляпнул невпопад Арье. — Психи часто маму хотят убить и поиметь, причем именно в таком порядке.

— Нет, ты ж досье его видел, — фыркнул Вайс. — Ни капли не похожа.

— А если его тайно усыновили? — на подносе оставался еще один бутерброд и Арье его решил доесть, так что вопрос он озвучил не очень внятно, с набитым ртом.

Адам театрально вздохнул и покачал головой:

— Можно вывести парня из деревни, но деревню из парня – никогда…

— Фы фафем офуэл?! — вспылил вполне правдоподобно Арье.

Если б с землянином не жила, я бы даже решила, что эти двое ссорятся всерьез. Глеб описывает подобное эмоциональное состояние занятным словом «быканул», а Иска за ним, конечно же, повторяет. Конечно же… Конечно же, я непроизвольно постоянно переключаюсь мыслями на мужа и дочь. Надо вернуться к насущной проблеме.

Я развернула свой браслет и вышла в сеть.

— Приложение для построения объемной модели, — прошептала Арга у моего плеча. Выход из тупиковых ситуаций мы с ней находили одновременно.

Я установила программу, запустила виджет и тщательно просканировала каждый рисунок, ожидая пока нейросеть считает параметры. И именно в этот момент в комнату отдыха едва ли не ворвался начальник тюрьмы в сопровождении заместителя. Прогнозы господина Вайса относительно реакции правоохранительной системы на наше с Аргой появление здесь оправдались. Откуда-то сверху тяжеловесной машины спустилась прямая команда воспрепятствовать, а, значит, предстояло разбирательство по поводу того, имею ли я право вынести за пределы здания трехмерную модель женской головы. Запрет касался лишь копирования материалов и их распространения, но люди есть люди. Если им надо, они попытаются обойти свои же законы. Ничего. Управимся за час, ну, максимум - за два.

Глава седьмая

Глеб

— Может, маме позвонить? — Иска поковыряла пальцем сырную корочку на своем куске и с грустью посмотрела на меня.

Секретарь, прежде чем закрыть на сегодня приемную мэра и убежать на незапланированное свидание, любезно усадил мою малышку на свое удобное, мягкое кресло, обеспечил нас посудой и сладким чаем. Так что царевна восседала на троне, скармливала вороне за окном кусочки колбасы и ужасно скучала, причем так ужасно, что ужаснее только мировая катастрофа.

— Думаешь, они еще долго будут? Мы не опоздаем? — Птичка печально прерывисто вздохнула.

Я мягко улыбнулся трагичному ребенку.

— Думаю, уже скоро. Не опоздаем. Двух часов вполне достаточно, чтобы все обсудить и выяснить. Ну, и ты знаешь, семейство Юсуф не из когорты флегматичных. Долго страдать не станут.

Эйлла заулыбалась этой шутке и заметно взбодрилась.

— Соскучилась по маме? — Хотелось погладить малышку по голове, обнять, потискать, как в детстве. Хомяк мой щекастый по дому бегал и деловито поддакивал каждому маминому слову! А теперь… Разве ж теперь она даст. «Папа, я не ребенок!» И все. И иди, папа, займись своими делами. Ты больше не нужен.

Дочь ответить не успела. Тим, который до этого момента сидел напротив меня и тихо на браслете изучал подборку новых медицинских статей, неожиданно вскочил, напугав Иску. Она аж вздрогнула.

— Сеть появилась! Мелькает, слабая, но есть!

Я поднял руку, развернул экран и попробовал набрать Крона. К несчастью, звонок тут же сорвался. Один, второй, потом третий. В итоге, я был вынужден признать:

— Надо на крышу. Здание двухэтажное, но пара метров легко может стать решающей.

— Дай, лучше я, — не дожидаясь ответа, Тим схватил свой стакан с чаем со стола и рванул к выходу. — Мне у Крона про аварийные батареи для медблока уточнить надо. Их должны были прислать. Хочу, чтоб убедился, что там не крупную сетку по полу уложат.

Причем проделал он все это и проговорил, не глядя на нас. Нет, даже не проговорил, а протараторил. Я его таким взволнованным и одновременно замкнутым с детства не видел. Хотел Иске эту мысль озвучить, повеселить, повернулся, а она ревет. Точнее с виду сидит сосредоточенно на столе пальцем узоры замысловатые выводит, притихшая вся и ладонью лоб прикрывает – обхитрила папу, папа не заметил.

— Ты чего, малыш? — Я поднялся, обогнул стол и присел рядом с ней. Попытался в лицо заглянуть, но она поспешно отвернулась.

— Эйлла, — прошептал я, ухватил ее царское кресло за подлокотник и повернул к себе. — Что такое?

Если бы я сделал вид, что не замечаю ее расстройство, то она, несомненно, справилась бы со слезами, а так у нее из груди вырвались сдавленные рыдания. Эйлла попыталась спрятать лицо, но я поймал обе ее руки, поднялся сам и потянул ее за собой, потом обнял. Ребенок вжалась носом в мою грудь и заревела в голос. Внутри все сжалось от боли, ярости и бессилия перед лицом того, что так расстроило мою маленькую беззащитную террористку. Я прижал ее к себе покрепче, поцеловал темную макушку и стал гладить по голове и плечам.

— Малыш, тебя кто-то обидел? Кто-то из местных? В пиццерии?

Ее русское «нет» было таким тихим и приглушенным, что больше напомнило невнятное междометие, а дальше слезы полились новым потоком. Я подождал какое-то время, давая ей возможность выплакаться, и только потом задал следующий вопрос:

— Ты из-за мамы?

— Нь-да. — Эйлла немного отстранилась, поэтому этот емкий ответ я расслышал хорошо. Она запрокинула голову и посмотрела мне в глаза. — Мне нужно у нее спросить…поговорить…

Птичка шмыгнула. Ее нижняя губа предательски задрожала.

— А со мной нельзя поговорить? — Я поднял руку и кончиками пальцев стер слезы с покрасневших припухших щек и носа.

Эйлла смутилась и на мгновение отвела взгляд в сторону.

— Нет.

Я вдруг подумал о медбраслете, который мы с Селене разрешили ей снять год назад, оставив Тима с его привычкой перестраховываться в меньшинстве. В мысли начала непроизвольно закрадываться паника.

— У тебя что-то болит?

Птичка сердито поджала губы:

— Папа, я не ребенок, чтобы плакать, потому что что-то болит.

— Да-да, — я прижал ее к себе и облегченно выдохнул. — Не ребенок, я помню.

А голос-то прозвучал сурово, твердо, первый раз у нее такой услышал. Черт, какое счастье, что не болит! Абсолютное счастье!!

— Я тебе потом расскажу, ладно? — смягчилась маленькая террористка и опять вжалась носом в мою грудь. — Папочка, я тебя люблю!

— И я тебя люблю, малыш, — прошептал я устало.

За пять минут превратился