Ну да. Я тогда чуть не сдохла.

– Ты слышала когда-нибудь термин алекситимия? – спросил он.

Я помотала головой.

– Он переводится как «без слов для чувств». Но суть не только в этом. Это почти психическое заболевание со своего рода шкалой. Чем выше твой результат, тем труднее тебе понимать эмоции и все такое. Моя цифра не самая высокая, но и не самая низкая.

– Ох.

– Да. Так что прости меня, если я иногда становлюсь бесчувственным. Или, даже не знаю, начинаю обороняться непонятно от кого и почему. Но большую часть времени я просто растерян и, как это ни странно, смущен.

– И все это значит, что тебя совершенно не заботят люди, которым ты наносишь вред, выполняя свою работу?

– Я не социопат; мне просто нужно время, чтобы врубиться. Я неплохо отключаю чувство вины, когда мне это нужно. И не могу остановиться. Это легкие деньги, я ни с кем не связан какими-то обязательствами и чувствую себя… в безопасности.

– Как это?

– Я хочу сказать, когда я делаю чью-то грязную работу и все меня боятся, мне спокойно. Я контролирую, чего и с кем происходит.

– Что, – поправила я, и, к моему удивлению, Майлз улыбнулся:

– Правильно. Что.

Мне показалось, улыбнулся он не только потому, что я исправила его грамматическую ошибку. И задумалась над тем, говорил ли он все это кому-то еще о его матери в Гошене и конкретно о том, как он планирует забрать ее оттуда, хотя живет вместе с отцом. И стала гадать, что он будет делать, если его слабенькая диктатура над школой потерпит крах.

Я снова посмотрела на шкаф с наградами. Фотография Скарлет вскрикнула, взывая ко мне.

– Возможно, я знаю кое-что о том, что происходит с Селией, – наконец сказала я. И поведала ему все, что мне было известно о девушке, ее матери, МакКое, Скарлет и табло. О том, как Такер помогал собирать информацию обо всем этом, но в конце концов мы зашли в тупик.

– Я знаю, МакКой тебя не любит, а Селия любит, – добавила я. – И это… беспокоит меня. Мне кажется, они оба очень неуравновешенны. Директору требуется помощь психиатра, но, держу пари, он не станет обращаться к нему. Может, он даже ничего такого о себе и не думает. И я понимаю, что все это выглядит так, будто я сумасшедшая девочка, сочиняющая бредовые истории, и тебе нет смысла прислушиваться ко мне, но если ты можешь сделать мне одолжение, то… будь осторожен.

Он в недоумении посмотрел на меня. Моргнул.

Затем кивнул и сказал:

– О'кей. Я буду осторожен.

Второе временное исключение Селии из школы объявлено не было, но его подробности оказались известны всем. Благодаря адвокату ее отца (и непредсказуемому вмешательству самого Сатаны, потому что кто еще пришел бы ей на помощь?) Селия не была исключена окончательно и бесповоротно. Хорошей новостью оказалось то, что она не будет ходить на занятия до конца семестра. Однако была и плохая новость: до окончания семестра оставалось всего десять дней. И весь клуб предвидел другие нерадужные новости, до которых пока было еще далеко: когда начнется новый семестр, Селия вернется в школу и займется общественно полезной деятельностью.

Единственной персоной, которой, казалось, не нравились ни хорошие новости, ни плохие, был директор МакКой, он лишь стал более вспыльчивым и раздражительным после ухода Селии. Его утренние объявления стали короткими и резкими, и он ничего не говорил о табло. В полуденные часы его можно было часто видеть у спортивного зала, наблюдающего за работой клуба. Я знала, что Майлз большой мальчик, который может сам о себе позаботиться, но моя отточенная, отшлифованная паранойя окончательно разыгралась как раз в эти дни.

За последующие десять дней школа опять стала относительно нормальная. В воздухе уже витал запах приближающегося Рождества, мысли были о двухнедельных каникулах, все казались беззаботными, несмотря на семестровые экзамены. Люди обменивались подарками. Я видела маленьких человечков, одетых в красное и зеленое, словно порхающих из одного класса в другой. Я сделала всем членам клуба рождественские открытки и прикрепила к каждой по серебряной греческой монете девятнадцатого века, подозревая, что они сочтут меня дурой.

Первую открытку я протянула Майлзу и стала ждать его реакции. Я надевала защитные очки в лаборатории, пока он взвешивал ее на ладони. Затем он распечатал подарок с таким видом, словно внутри могла оказаться бомба.

Майлз вынул монету и тщательно изучил.

– Драхма? Она… она настоящая? Где ты ее взяла?

– Мой папа археолог. И подбирает все, что плохо лежит. – А монеты, которые он приносил домой, я знала, действительно были настоящими.

– Но за нее можно получить очень много денег, – сказал Майлз. – Почему ты даришь ее мне?

– Не чувствуй себя исключительной особой. – Я вынула пробирки и пробирочный штатив, который будет нужен нам в лаборатории. – Я подарила такие монеты всем членам клуба.

– Но откуда тебе знать, что она не стоит несколько сотен долларов?

– Чего не знаю, того не знаю, но не думаю, что отец дал бы их мне, будь они такими дорогими. – Я пожала плечами. – У меня полно барахла вроде этого.

– А тебе не приходило в голову, что он, возможно, дает тебе все это, не задумываясь о том, сколько это может стоить?

– Ты берешь ее или нет? – возмутилась я.

Майлз прижал к груди подбородок и зло посмотрел на меня поверх очков, а потом засунул монету поглубже в карман. И снова обратил свое внимание на открытку.

– Ты сама ее сделала? – спросил он. – Почему она одного цвета – зеленого?

– У Чарли сейчас своего рода зеленый период. Так что это единственный цвет, который я смогла отыскать среди ее принадлежностей для рисования.

Он пробежал глазами по надписи на открытке: Дорогой засранец! Спасибо тебе, что ты держишь свое слово и доверяешь мне. Я даже не ожидала такого. Кроме того, мне жаль, что я причинила тебе неудобства, заклеив твой замок на шкафчике в начале года. Но мне не жаль, что я сделала это, потому что было смешно. С любовью, Алекс.

Закончив читать, он сделал нечто настолько удивительное, что я чуть было не уронила газовую горелку и не подожгла сидевшего напротив меня ученика.

Он рассмеялся.

Ребята, сидевшие рядом, оглянулись на нас, потому что смеющийся Майлз Рихтер – это, если верить предсказаниям майя, – один из признаков наступающего конца света. Смеялся он не очень громко, но смеялся, а такого прежде не слышал никто из смертных.

Мне это понравилось.

– Я обязательно сохраню твой подарок. – Майлз пошел за черным блокнотом, засунул в него открытку и вернулся к лабораторному столу, где, по-прежнему проигнорировав все недоумевающие взгляды, помог мне начать работать.