Чарли не показывалась в кухне все то время, что там был Майлз, хотя мама поставила для нее прибор. Мне очень хотелось познакомить сестру с Майлзом, скорее всего, он с радостью обеспечит ее словами недели на тысячу недель вперед.

Когда еда превратилась в объедки, Майлз посмотрел на часы и выпрямился:

– Нам надо ехать. Уже почти девять.

Я оделась, и мы переместились в прихожую, чтобы надеть куртки и ботинки.

– Ой, Алекс, подожди! Возьми с собой вот это. – Мама стала разбирать кучу вещей на столике в холле: – Мобильник… твои перчатки… и немного денег. Вдруг вы остановитесь перекусить на обратном пути.

Я распихала все это по карманам и поцеловала ее в щеку:

– Спасибо, мамочка. – А затем вернулась в кухню: – Папа, пока.

– Пока, Лекси, – отозвался отец.

Майлз вышел через главный вход двери как раз перед тем, как Чарли стремглав вылетела из кухни и бросилась ко мне.

И вцепилась мне в ноги.

– Когда ты разрешишь мне поехать с тобой?

– Когда-нибудь, – ответила я. – Когда-нибудь я отправлюсь путешествовать по миру, и ты будешь сопровождать меня, хорошо?

– Хорошо, – промямлила она. Но тут ее глаза вспыхнули, и она наставила на меня палец. – Смотри не забудь!

– Я не подведу тебя, Карл Великий!

Меня удивляло, что Майлз совершал такие поездки каждый месяц, сохраняя во время них душевное равновесие, хотя у него не было музыки, не было стереосистемы, лишь бесконечная трасса номер 31 между Индианаполисом и Гошеном.

Мой детектор галлюцинаций срабатывал все реже и реже, когда я была с Майлзом. Если бы он предложил мне подобную поездку раньше, вероятность того, что я бы согласилась, была не больше, чем вероятность найти кубик льда в аду. Я бесилась бы, стараясь понять, врет ли он, а может, это какой-то изощренный план, или он просто собирается оставить меня посреди чистого поля и хохотать всю дорогу домой. Но его присутствие больше не напрягало меня. Наоборот, с тех пор, как мы с Такером разругались, с Майлзом мне стало гораздо легче, чем с кем-то еще. И, наверное, лучше, чем с Такером, потому что Майлзу было известно. Он знал, и ему было все равно.

И он тоже не возражал против моей компании.

– Какая у тебя мать? – спросила я, когда мы миновали четыреста шестьдесят пятый километр.

– Не знаю, – сказал Майлз.

– Как это «не знаю»? Она же твоя мама.

– Не знаю – никогда никому прежде не рассказывал, какая она.

– Ну… как она выглядит?

– Похожа на меня.

Я возвела глаза к небу:

– Как ее зовут?

– Джунипер, – ответил он. – Но она предпочитает «Джун».

– Мне нравится.

– Она была учительницей. Она умная.

– Умная как ты?

– Таких умных, как я, больше нет.

– У меня вопрос, – сказала я. – Если ты такой умник, то почему всегда исправно переходил из класса в класс и ни одного не пропустил?

– Мама не хотела, чтобы я пережил то, что пережила она, когда пропускала классы. Она везде была чужой, над ней смеялись…

– Ооо.

– Возможно, она будет улыбаться все то время, что мы проведем с ней. И не вздумай упомянуть моего отца и дом, где я живу. Не хочу, чтобы она беспокоилась из-за таких вещей.

Я кивнула, вспомнив, как Майлз спустился на крышу будки собаки-демона.

– Та, гм, та собака…

– Огайо, – кивнул Майлз.

– Она принадлежит твоему отцу?

– Да. Он заимел его отчасти для того, чтобы к нам в дом не лезли, и отчасти, чтобы я не сбежал. Он думает, я иногда незаметно от него убегаю общаться с людьми.

– Но ты так и делаешь.

– У него нет доказательств, – возразил Майлз. – Как бы то ни было, Огайо не слишком-то умен и постоянно спит, будто у него наркосепсия, и потому я считаю, они созданы друг для друга. – Майлз посмотрел на дорогу, а потом с отвращением сказал: – Ненавижу собак. Кошки куда лучше.

Я притворилась, что кашлянула. Несколько минут мы ехали молча. Я попыталась поплотнее укутаться в свою куртку.

– Ты не слишком налегал на завтрак, – наконец произнесла я.

– Я был не особо голоден, – ответил он.

– Врешь. Ты не спускал глаз с еды, как ребенок из страны третьего мира.

– Твоя мама хорошо готовит.

– Знаю, поэтому я и ем ее стряпню. – После того, как проверю, есть в ней яд или нет, разумеется. – Ужасная отмазка, кстати. Ты мог сказать: «Мне было неудобно объедаться у людей, которых я вижу первый раз в жизни», и все.

Он громко кашлянул, его пальцы барабанили по рулю.

Наконец Майлз свернул с трассы в какие-то густо поросшие лесом пригородные районы. Лес был укутан ослепительно белым снегом. Майлз ехал исключительно по окраинным улицам, и чем больше домов мы проезжали, тем отчетливее я понимала, что все это напоминает мне место, где я жила. Возможно, это были те же самые улицы. Возможно, все параноики обладают своего рода шестым чувством, с помощью которого вольно или невольно обнаруживают места, желающие держать их взаперти. Я узнала больницу, едва увидев ее. Приземистое одноэтажное кирпичное здание, окруженное забором. Дорожку к нему обрамляли голые кусты и заснеженные деревья. В какое-нибудь другое время года здесь могло быть очень даже красиво.

Вся эта история о МакКое-Скарлет-Селии казалась теперь несусветной чушью. Явно недостаточной для того, чтобы я очутилась в психиатрической больнице. Что же касается МакКоя и Селии, то пусть первый резвится как хочет, а вторая занимается своими проблемами.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил Майлз, открывая мне дверцу. Я отстегнулась и вылезла из кабины.

– Да. Хорошо. – Сжав руки в кулаки, я прижала их к бокам. И тут заметила щит: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ПСИХИАТРИЧЕСКИЙ ЦЕНТР КРИМСОН-ФОЛЛЗ.

Кримсон-Фоллз? Это название навевало мысли о пролившейся крови[7]. Даже буквы вывески были багровыми.

Руки у меня чесались – ужасно хотелось сделать фотографии, но голосочек в затылке пропищал, что, если я на это решусь, из кустов повыпрыгивают санитары, набросят на меня пару смирительных рубашек и никогда отсюда не отпустят. Я никогда не закончу школу. Не поступлю в колледж. Не буду жить как все нормальные люди, потому что нормальные люди не испытывают столь мелодраматических чувств по поводу посещения психиатрической больницы, ты, идиотка!

Этот голос иногда был таким двусмысленным.

Изнутри здание оказалось более похожим на больницу: шахматная плитка на полу и стены точно такого бежевого цвета, какой наводит на мысль о самоубийстве. Девушка немного старше Майлза и меня сидела за столом дежурного.