– Ой, Майлз, привет! – Она подала ему книгу, в которой он написал наши имена. – Вы пропустили утренние часы посещения. Сейчас они в столовой. Можете пойти и взять немного еды.

Майлз вернул ей регистрационную книгу:

– Спасибо, Эми.

– Передай маме привет от меня, ладно?

– Конечно.

Я шла за Майлзом по коридору, свернувшему налево от зоны ресепшн. Мы прошли через еще одни двойные двери и оказались в комнате отдыха, где в данный момент убирались санитары. Чуть дальше я увидела малюсенькую столовую, там обедали семь-восемь пациентов.

Майлз вошел в нее первым. Я следовала за ним тенью, потягивая себя за волосы и стараясь избавиться от чувства, будто мужчины в белых халатах вдруг встрепенутся и схватят меня.

Посреди столовой стояло около десятка четырехугольных столиков. Большое окно пропускало много солнца. Майлз лавировал между столиками, не глядя на пациентов и сосредоточившись только на одном человеке – на женщине, сидевшей в дальнем конце зальчика.

Майлз был прав – она выглядела как он. Или, скорее, он как она. Его мама сидела за столиком у окна, катала по тарелке зеленые горошины и листала книгу. Подняв глаза, она улыбнулась ослепительной улыбкой – точь-в-точь как у него, только мягче, – и это не была улыбка душевнобольного человека. Человека, который готов свести счеты с жизнью из-за перепадов настроения. Так улыбается женщина, которая очень, очень счастлива видеть своего сына.

Она встала и обняла его. Джун была высокой, стройной и гибкой, и солнце высвечивало золотистый нимб вокруг ее волос цвета песка. И глаза у нее были такими же, как у него: того же ясного неба там, на воле. Единственное, в чем они разнились, – у нее не было веснушек.

Майлз что-то сказал маме и подвел меня к ней.

– Значит, ты Алекс, – улыбнулась Джун.

– Да. – У меня неожиданно пересохло горло. По какой-то причине – может, потому, что Майлз с такой любовью обнял ее – я не почувствовала потребности проверить ее на предмет оружия. Я вообще не видела в ней ничего странного. Она была просто… Джун. – Рада познакомиться с вами.

– Я тоже. Майлз все время говорит о вас. – И прежде чем я успела очухаться, она заключила меня в крепкие объятия.

– Не помню, чтобы когда-то упоминал о ней, – сказал Майлз, но потом потер шею и стал смотреть в сторону.

– Не слушайте его. Он с семи лет притворяется, что забывает самые разные вещи, – сказала Джун. – Присядьте. Вы проделали долгий путь!

Я тихо сидела и наблюдала за ними, слушала, как Майлз и его мама говорят обо всем и вся. Когда Майлз поведал о событиях в школе, приукрасив некоторые факты и детали, я встряла в разговор и поправила его. Джун говорила о том, как училась в школе она, о людях, которых помнила.

– Вы уже придумали розыгрыш для выпускного? – спросила она, и ее лицо разгорелось от волнения. А поначалу не подумаешь, что она похожа на человека, обожающего всяческие выходки и проказы. – Когда я училась в выпускном классе Ист-Шоал, я сама составила план розыгрыша. Разумеется, не так уж много человек осуществили его целиком – удалось выполнить только первую часть.

– И это было…? – спросил Майлз.

Джун слабо улыбнулась:

– Мы выпустили из террариума бирманского питона мистера Тинсли.

Мы с Майлзом обменялись взглядами, а потом снова стали смотреть на Джун.

– Так это была ваша проделка? – недоверчиво спросила я. – Это вы выпустили змею?

Джун вскинула брови:

– Да. Не думаю, что ее кто-то поймал. И это меня всегда немного беспокоило.

– Мамочка, теперь эта змея стала легендой, – попытался утешить ее Майлз. – Считается, что она до сих пор обитает на потолке.

Я начала рассказывать им, что то и дело видела эту змею в течение года в коридоре отдела естественных наук, но они увели разговор в сторону.

Чем больше Джун говорила, тем больше я понимала, что она знает историю. Не ту историю, с которой был роман у моих родителей, а истории отдельных людей. Она изучала события, оказавшие влияние на жизнь человека, и использовала это для того, чтобы понять, почему они совершали те или иные поступки. Майлз знал слова. Она знала людей. И потому, когда я начала объяснять про МакКоя и Селию и про все, что произошло в этом году в школе, она впитывала мои слова, как родители впитывали военные документы: с абсолютной серьезностью. Я говорила, а она слушала. Я опустила лишь то, что Мак Кой ненавидит Майлза.

– Селия напоминает занозу в заднице, – сказала она, когда мы вышли из столовой и пошли в комнату отдыха. – Совсем как ее мать. – Джун села в свое кресло и скрестила ноги. Расслабленная и задумавшаяся Джун так же сильно походила на кошку, как и Майлз. – Она была точно такой же, как Селия, судя по вашим словам. Чирлидер, высокая. Подтянутая, очень… какое слово я хотела…

– Целеустремленная? – предложил Майлз.

– Да, целеустремленная. И упрямая. Все это она унаследовала от своей матери. Она была та еще штучка. Не давала никому ни минуты покоя с тех пор, как начала носить туфли на высоких каблуках. Обе они получили, что хотели. – Джун покачала головой. – Мы звали ее Императрицей. Коротко – Импи. Мальчики пресмыкались перед ней. Ричард МакКой – вы ведь хотели знать и о нем? – был влюблен в нее по уши. И не в милом щенячьем смысле. У него в шкафчике был целый храм в ее честь.

Я фыркнула – похоже, сейчас МакКой служит иным богиням. В основном матери Селии.

– Но Импи никогда не интересовалась им, о нет, – продолжала Джун. – Я помню день, когда она начала встречаться с капитаном футбольной команды: в тот день Дэниэль после занятий пошел к своему шкафчику, а все его вещи были разбросаны по коридору, разорванные, испорченные. Все знали, это сделал Ричард, но доказательств никаких. Он бегал за ней хвостиком до того самого дня, как она погибла.

– Вы помните, что тогда случилось?

– Это было через несколько лет после свадьбы Импи и капитана футбольной команды, которую сыграли сразу после выпуска. Она была беременна, и это дало ей возможность надавить на него и заарканить. Она пришла на вечеринку по поводу пятилетия со дня окончания школы и стояла под табло, вещая о днях своей славы, о благотворительности отца, и тут оно рухнуло. Говорили, она умерла в больнице несколько дней спустя, но я считаю, табло попало точно в цель, и она скончалась прямо в спортивном зале. Ричард был там – я слышала, он продолжал увиваться за ней и после школы – и пытался приподнять табло. Говорили, что он выглядел… невменяемым. Словно весь смысл его жизни оказался погребен под этим чудищем и ничто больше не могло удержать его в здешнем мире.

Я дрожала.

– А как вы думаете, МакКой смог стать одержимым кем-то еще в наши дни? Мог ли он найти замену Импи?

– Думаю, мог.

Возможно, именно поэтому Селия вытворяла всякие ужасные вещи с людьми. Потому что МакКой делал что-то для нее. Это меняло дело – я действительно надеялась, что вовлеченность Селии во все эти ужасы была своего рода побочным продуктом потребности быть популярной. И она сама желала этого. Но теперь мне все больше и больше казалось, что она попала в некую ситуацию, которую не могла контролировать. И если это действительно так, то нужно помочь ей. После этого семестра у нее вряд ли останутся друзья. На ее лбу словно чернела татуировка со словом «изгой».