— И то верно. Ладно, поехал я, — пожал руку другу, который понимал меня во многом и частенько остерегал, не давая совершить глупость.

— Мы с тобой прям плохие парни, — улыбнулся он.

— Да ну, от одного бокала…

— Не говори, — сказал чертов философ и пошел к своей тачке. Ну, а я… к своей.

Завел мотор и выехал на дорогу. Ее район. Всего в паре километров ее дом. Четвертый этаж. Однокомнатная квартира. Окна выходят во двор. Я даже не представлял, насколько ей тесно там, но в то же время помнил то ощущение уюта, тепла… Там пахло детьми, молоком и почему-то малиной. И я был рад, что Маши не оказалось дома. Смешно, наверное. Однако эту маленькую девочку я сторонился больше, чем ее мать. Как доверчиво она прижималась ко мне, как просила, чтобы я вернул ей отца, чтобы врачи не увозили его, чтобы пришла мама и все наладила. А потом на похоронах удивился. Ни единой слезинки. Словно два разных человека. Мне вспомнилось сразу, как я потерял своего старика, затем деда. Не сравнить с тем, что испытывает шестилетняя девочка, но тоже больно. И держаться сложно.

Дома было пусто. Как всегда. Стыдно признаваться, но я был чертовски одинок. И даже сейчас, когда забрался в душ, пытаясь избавиться от давящей тяжести, скручивающей живот, заставляющей волноваться, вспоминал о Лизе. Нет. Не смогу полгода. Да еще свежа могила, но и у меня не так много времени. Сколько лет позади. А будет ли столько же впереди?

— Мама, а мы елку поставим? — спросила Машка, держа в руках полотенце.

— Поставим, солнышко. Скоро дядя Степа привезет и для нас красавицу. Ты пойди за Славкой пригляди, пока я Женьку мою.

— Иду, — она кинула махровую ткань на стиральную машинку и выбежала из ванной. Я тем временем еще немного подержала младшего в теплом отваре ромашки, время от времени утирая мокрой марлей маленькое тело. Мои сыновья были такими сладкими, что каждое купание заканчивалось поцелуями. Маша смеялась надо мной. Особенно, когда я целовала ножки и попки. Но и устоять перед ними никак не получалось.

Закончив утреннее купание, я переодела их и стала ждать Наташу. Она обещала посидеть с мальчиками и дочерью, пока мы со Степой поедем загород. Волнение меня не покидало, но это ведь всего лишь дом. Именно так я и убеждала себя, когда одевалась, затем встречала гостей, объясняла подруге, что и как делаю, и даже по дороге переговариваясь с деверем о планах. Ведь после визита в место, которое стало моей обителью уже на второй год нашей с Женей совместной жизни, я планировала сходить к могиле мужа. Туда, на край города, в место, где чтят мертвых, моя нога не ступала, кажется, с прошлого праздника Пасхи. Тогда мы с папой поехали очищать от сорняков могилу мамы.

Испытывала ли я страх, когда вошла в дом? Скорее нет, чем да. Было любопытно, что изменилось за мое отсутствие. И не выветренный запах краски сообщил, родственники решили от меня что-то скрыть.

— Вы тут красили?

— Да, мама настояла, — замялся он. — Никто не знал, захочешь ли ты сюда прийти.

— Это всего лишь дом. Не делайте из меня монстра, Степа.

— Никто и не…

— Вы относитесь ко мне, как к болезной. Вроде как оберегаете от всего, но при этом тайно шепчетесь за спиной. Думаешь, мне приятно, что прошел почти месяц, а свекровь даже не заглянула проведать внуков?

— Не суди ее строго, Лиз. Ты ведь тоже мать.

— Это было бы для меня очень сильным ударом, — отвернулась от него, не выдерживая хмурого осуждающего взгляда. Они слишком остро воспринимали любую критику по поводу матери, — но зная, что где-то там есть частичка моего ребенка, я бы…

— Не надо, — прервал он спокойным, но резким тоном. — Лучше осмотри тут все. Я подожду пока в гостиной.

— Хорошо.

Мой дом оказался почти прежним, но пустым. Только стена в коридоре оказалась свежевыкрашенной. Запах едва угадывался. Что же здесь было? В кухне не хватало посуды. Нет, я не вынюхивала ничего, просто отлично помнила все, чем мы были богаты. И едва входила в помещение, как тут же замечала какую-нибудь недостачу. В других комнатах все оказалось почти нетронутым. Однако приложенную к уборке руку Наташи я заметила сразу. Она всегда так складывала подушки. На старый манер.

Спальня стала самой сложной частью прогулки по дому. Все те же серые шторы, антрацитовые стены, белоснежная кровать, нежно-розовые подушки, белая мебель… рамочки с фотографиями были другими. Разбил? Дурак.

Я присела на край кровати. Мысль о том, что он здесь развлекался с Валерией вызывала столько противоречий в душе. Пока я страдала там, он отдавал себя другой. Глупо-то как. А я тем временем боялась даже посмотреть в глаза другому мужчине. Строила из себя верную жену, хотя в какой-то момент перестала иметь для Жени значение. И учитывая, что нигде не видно моих фотографий, по мне здесь никто не скучал. Так стоило ли тогда беречь все это? Я не смогу вернуться сюда, ложиться в эту саму кровать и жить дальше. Не хотелось тонуть в воспоминаниях. Все хорошее, что было между нами и все плохое тоже пусть останется тут. А я…

— Ты все? — Степа встал с дивана.

— Да. Надо будет распродать мебель и сделать косметический ремонт.

— Зачем? — напрягся мужчина.

— Я продам дом.

— Постой! Почему? Лиза, это же…

— Нет, не глупость. Я хочу начать жизнь с чистого листа, Степ. Мне надо поднимать детей, Маша пойдет в школу, с зарплатой в пятнадцать тысяч далеко не уйдешь.

— Мы поможем!

— Вы не всегда сможете мне помогать. Скоро у вас самих появятся дети. Не отговаривай. Продав дом, можно будет приобрести трехкомнатную квартиру, чтобы детей устроить. Потом как отдам Славика с Женей в детский сад смогу найти работу получше, пойду на повышение квалификации…

— Нет, Лиз, — остановил он мой поток слов жестом, — попридержи коней. Это же не просто дом, это память.

— Память в моей голове, Степа, в моем сердце, в моих детях. А это только стены, окна, двери… И многое здесь недешево, так что деньги выручу хорошие. Наверное, я совершаю кощунство. Наверное… Только белый лист с того и начинают заполнять, лишь отрезав часть своего прошлого.

Мужчина нахмурил брови. Осуждал. И не мог скрыть это. Слишком острой была потеря, слишком сложной…

— Поехали.

— Думал, ты заберешь чего.

— Да тут всего пакет одежды для детей. Мы еще сюда вернемся.

Вскоре мы выехали на трассу. Посещение могилы мужа вообще отдельная история. Я не знала, какие слова говорить, как показать свою скорбь, дабы Степа не назвал меня черствой. Просто отпустила. Почему так? После визита Тимофея, моей грубости, его молчаливого ухода, меня охватил страх. Настоящий такой, от которого кровь стынет в жилах. В кого я превращалась? В ворчащую склочную бабу? Вместо нежности и любви к своим детям, я начинала день с недовольства, едва не напугала Машу своим криком… Любимую дочь, которой было в сто раз тяжелей. Ей были чужды понятия предательства, взрослые разборки, и эта тонкая грань между правдивыми чувствами и ложью едва ли ею прознавалась. Для Маши существовали папа и мама. Вместе. И любовь была одинаковой, как ко мне, так и Жене. Поэтому желание изменить нашу жизнь стало нестерпимым…