А раньше:

и радость, и горе,

И ссора в похмельном чаду —

Все рядышком,

все в коридоре —

И зло,

и добро на виду!

Друзья,

вы по чести скажите:

Жилищные сбылись мечты —

Теперь вам не жаль общежитий,

Семейственной той тесноты?

Мне жаль…

Хоть и дни протекают

В комфорте…

Когда раз в году

Сосед на меня протекает —

Я в гости к соседу иду…

А может быть,

все любови,

которые выпадали на долю

миллиардов людей,

тысячелетиями приходивших

на Землю

и уходивших с нее…

А может быть,

все любови,

о которых говорили,

вздыхали,

молчали

под Луной,

стершейся под затуманенными взорами,

точно старый-престарый пятак…

А может быть,

все любови,

которые, отцветая,

роняли семена

будущих страстей и желаний,

связывая все новые и новые поколения

в одну бесконечную очередь за счастьем.

Так вот,

может быть,

все эти любови

суть

задуманный и осуществленный

мудрой природой

долговременный конкурс

на самую жаркую,

самую нежную,

самую чистую,

самую верную,

самую крепкую…

Короче говоря,

самую-самую любовь?!

Когда протрубят подведение итогов,

пара-победительница

получит в награду

вечную жизнь,

а значит, – и вечную любовь!..

Вот так!

А ты опять

пугаешь меня разводом…

Наверно, когда-нибудь

(люди очень пытливы!)

на срезе сердца

можно будет рассмотреть

любовные кольца.

Наверно, когда-нибудь

(люди очень внимательны!)

по толщине этих колец

можно будет отличить

испепеляющую страсть

от скоротечной интрижки.

Наверно, когда-нибудь

(люди очень изобретательны!)

пустоту сердца

можно будет прикрыть

изящной

текстурой —

так называют

полированную фанеру,

на которой нарисованы

изысканные узоры благородной древесины.

…Но мы-то знаем,

что под фанерой всего лишь

прессованные опилки.

Все бесследно уходит,

и все возвращается снова.

И промчатся года

или даже столетья,

но вот

Отзовется в потомке

мое осторожное слово

И влюбленный студент

в Историчке

мой сборник возьмет.

Полистает небрежно,

вчитается и удивится:

«Надо ж, все понимали,

как мы…

Про любовь и про снег…»

Но потом,

скорочтеньем

скользнув остальные

страницы,

«Нечитабельно, – скажет. —

Двадцатый – что сделаешь —

век!..»

Чего же ты хочешь, женщина?

Чего же ты хочешь, женщина?

В моем интеллекте трещина,

Трещина поперек!

Из этой пылающей трещины

В глаза восхищенной женщины

Капает, капает, капает

Самый бесценный сок!

А щеки горят от радости,

Глаза потемнели от жадности,

А руки все тянутся, тянутся

В погоне за самым большим,

За тем, что хранится бережно,

О чем вспоминают набожно

(И цвета, наверное, радужного!),

Так вот, чего руки хотят!

И тянутся, тянутся к трещине,

Все ближе и ближе и ближе…

Чего же ты хочешь, женщина?

Не любви же?!

(1970, автору 16 лет)

Ее душа – Сокольники весной…

Вот пара, убежавшая с урока.

Он ей читает вдохновенно Блока,

Будя покой асфальтово-лесной.

Ее душа – Сокольники весной.

Деревья протянули к небу ветви

И просят листьев у весенних ветров.

Им хочется пошелестеть листвой.

Ее душа – Сокольники весной.

Но листьев нет. Налево и направо

Лишь пустота в раскидистых оправах.

И шелестят деревья пустотой.

Ее душа – Сокольники весной.

Я вижу лес от края и до края

И от одной лишь мысли замираю,

Что это все оденется листвой.

Ее душа – Сокольники весной.

Я буду слеп: стеною шелестящей

Прозрачная когда-то, встанет чаща,

Укрыв покой асфальтово-лесной.

Ее душа – Сокольники весной.

1972

…Дома простудились в январской капели

И громко чихают хлопками дверей.

«Пора распускаться?» – оторопели

Деревья, морщины собрав на коре.

Дрожат от озноба и клонятся по ветру,

Глаза удивленных скворечен раскрыв…

Останкино, словно огромный термометр,

Торчит из горячей подмышки Москвы!

1972, 2014

Я родился на Маросейке.

Так сказать, коренной москвич.

Я из самого сердца Расеи,

Что поэты хотят постичь.

Я болел и охрип от ора,

Коммуналка забыла сон.

Приходил участковый доктор,

И качал головою он.

Бабка травами внука отпаивала

И гулять выносила в сквер,

Где чернеет чугунный памятник,

В славу шипкинских гренадер…

1973, 2014

Киносеанс. Спокойно в темном зале.