Зачем, в добро ломая веру,

Его не уложили в гроб,

Поставив к новому барьеру,

Вогнав свинец в бездарный лоб!

Зачем гниением проказы

Его не обратили в грязь,

Чтоб он про юные проказы

В подпитье вспоминал,

смеясь?!

Чтоб сладко пожил,

не ответя

За все сполна – в конце концов.

Иль божьей кары нет на свете

Для извергов и подлецов?!

Да будь бы я на вашем месте

О Эвмениды, —

ни на миг

Не мешкал бы с кровавой местью!

– Дантес? Он милый был старик…

Секундант на рассвете придет.

Примиренье?

Не может быть речи!

Подпоручик всю ночь напролет

Переводит бумагу и свечи,

Унимает озноб,

а не страх, —

Нужно трезво подумать о многом:

О семье,

о друзьях,

о долгах —

Перед тем

как предстать перед Богом…

В сердце взвесить и зло, и добро,

Тихо вымолвить слово прощанья…

Подпоручик,

кусая перо,

Сочиняет свое завещанье.

У него талисман на груди.

Он шутя попадает в монету

И, не веря,

что смерть впереди,

Пишет,

пишет почти до рассвета.

…Под окном дробный шелест дождя.

Сон предутренний темен и сладок…

Дело чести мужской, уходя,

За собою оставить порядок!

Здесь у меня никто не похоронен,

И надписи мне мало говорят,

Но я брожу

под зычный грай вороний

По лабиринту крашеных оград,

Читаю даты

и считаю строки,

Как будто жизни суть —

в ее длине…

А в чем еще?

Ни свод небес высокий,

Ни прах подножный

не ответят мне.

Да и зачем ответ,

простой и скорый,

Что вместо лада

нам несет разлад,

Как этой старой церкви,

на которой

Еще видны большие буквы —

«СКЛАД».

Какая холодная осень,

Как день полусонно тягуч,

Как редко покажется просинь

Меж тяжких,

провиснувших туч!

А ветер

то угомонится,

То градом ударит сплеча…

К побегу готовятся птицы,

Зачем-то про это крича.

И столько

рябины на взгорье,

Что лес ослепительно ал, —

Как будто кровавое море

Девятый обрушило вал!

В старом сквере,

желтом от акаций,

Сладкий ветер наполняет грудь…

Стоило на белый свет рождаться,

Чтобы умереть когда-нибудь?

Ненависть к природе

потайная

И надежда:

«все – не то,

что – я»!

Это – детство.

Оторопь ночная

И утробный страх небытия.

Время научило мыслить шире.

Я природу понял и простил:

Счастлив тот,

кто в ненадежном мире

Радостно и долго прогостил.

– Не жизнь – сплошная суета,

Чтоб хлеб сыскать насущный.

Сшибает с ног не клевета,

А шепоток наушный! Любовь

(по множеству примет) —

Лишь головокруженье.

И знания по сути нет —

Одни предположенья!

А сердцу не передохнуть,

Пока не изболится…

– А ты видал когда-нибудь

Жизнь из окна больницы?..

Бесхитростный гостиничный уют.

На шифоньере —

инвентарный номер.

Здесь, чая наливая,

намекнут

На комнату,

где кто-то как-то помер.

Здесь не ищи оставленный дневник

По тумбочкам…

Сей этикет старинный

Теперь забыт.

Ты обнаружишь в них

Обертку мыла,

тюбик «Поморина»,

Использованный.

Или на стене

Прочтешь душещипательную строчку,

С которою согласен я вполне:

«Как скучно просыпаться в одиночку!»

…Сыграли гимн,

а я лежу без сна,

Пугаясь тьмы,

своей и заоконной,

И жизнь так одинока,

так грустна,

Как эта ночь в гостинице районной!..

Когда я – очень редко —

заворачиваю в мой

Балакиревский переулок,

заставленный бело-синими

новыми домами,

похожими на литровые пакеты молока, —

я отыскиваю глазами

старенькие, такие щемяще знакомые

деревянные домики,

окруженные выбеленными заборчиками

и старыми тополями,

ветви которых аккуратно ампутированы

во имя чистоты улиц.

Когда я – очень редко —

брожу по моему Балакиревскому переулку,

глубоко вдыхая

металлический запах теплого летнего дождя,

я испытываю странное чувство,

словно мне повстречался давний знакомец,

который с годами не старится почему-то,

а, наоборот, молодеет!

И вот я стою перед ним

и пытаюсь разглядеть

на его непривычно юном лице

милые моему сердцу,

но почти совершенно разгладившиеся

морщины…

Листья в желтое красятся,

Не заметив тепла…

У моей одноклассницы

Дочка в школу пошла!

Сноп гвоздик полыхающий

И портфель на спине…

Нет, ты, Время, пока еще

Зла не делало мне.

И пока только силою

Наполняли года!

Одноклассница,

милая,

Как же ты молода!..