– Вроде как не находилось желающих, –сказал доктор, быстро заполняя карту.

– А вот тут вы не правы. Желающих полно. Так ирыщут, – серьезно сказал Чимоданов.

– Где рыщут?

– Да, в общем, повсюду. Гадиков-то у мракамного, а планы на эйдосы сейчас просто дикие. Это уж так, по секрету.

– Прям так и рыщут? – удивился Смушкин.

– Рыщут, – подтвердил Чимоданов.

– И доказать это можете?

– А чего тут доказывать? – отмахнулсяПетруччо. – Мыслей у вас, что ли, никогда не было странных, диких, точночужих? И пугающих снов, от которых трясет потом? И острых озарений, когда ясновидишь не случившееся еще событие? И желаний сделать что-нибудь глупое, самомусебе вредное? Ну там, сунуть палец в закрывающуюся дверь? Или положить ладоньна газовую конфорку? Или без всякого повода мелко нагадить? Урну поджечь, замокзабить?.. Или солгать, когда даже и самому непонятно, зачем врешь?

– Это называется «навязчивыесостояния», – вежливо пояснил Смушкин. – Чаще всего они проходятсами, как насморки. В крайнем случае, прописывается медикаментозное лечение, нолучше не обращать внимания.

– Навязчивые состояния, говорите? Ну-ну… Анавязывает-то их кто? – логично спросил Чимоданов.

На этот вопрос Смушкин отвечать не стал.Вместо этого он впервые с некоторым беспокойством посмотрел на Петруччо. Однакоболтавшаяся головой вниз кукла решила дело.

«Нет, всё-таки симулянт», – решил он.

– Ну-ну, юноша! С вами не соскучишься! То увас стражи темноты какие-то, то урну поджечь… Так невесть до чего можнодокатиться! – сообщил Смушкин с улыбкой человека, которому проще верить вомножество сбивчивых законов, чем в единый источник всего сущего.

Доктор Смушкин был здравомыслящим человеком.Ничто не могло сдвинуть его разум с фундамента фактов, которые, будучи сами посебе верны, представляли целое в виде дробного и выискивали противоречие там,где его никогда не было.

Так и блоха знает, что есть кожа, по которойнадо прыгать, и кровь, которую следует пить. Еще ей известно, что существуетноготь, который ее давит, когда она окончательно обнаглеет. В границах этихтрех понятий она и живет, но при этом совершенно не уверена, что ноготь, кровьи кожа – части единого целого. Будучи невероятно мелкой и близорукой, она легкоготова допустить, что человека как такового и вовсе не существует.

Смушкин зевнул, сделал финальную запись иперебросил карту Чимоданову.

– Позови следующего!.. Дальше обход начнешь спервого кабинета!

Петруччо повертел в руках карту. Почерк удоктора был особый, медицинский. Должно быть, такой почерк изучается вмединститутах специальным предметом внутреннего шифрования. Задача его –сделать буквы такими непонятными, чтобы прочитать их смог только другой врачили аптекарь.

– Так что, я годен или не годен?

– Годен! – сказал доктор Смушкинласково. – По моей части противопоказаний к службе нет.

– Как годен? Мне же оружия нельзя! –всполошился Чимоданов.

– Почему?

– Я же больной на голову!

– Я это уже заметил, – вежливо сказалСмушкин. – Но армия не боится больных на голову! Она даже придумала дляних железнодорожные войска. Оружия там не выдают, зато позволяют носить рельсыи укладывать шпалы.

Когда Петруччо вышел, доктор Смушкин посмотрелна закрывшуюся дверь, украшенную изнутри большим календарем со всероссийскойвыставки бронетанковой техники, и подумал: «Забавный парнишка! Не без изюма вголове!»

На этом запас суждений Смушкина о Чимодановеиссяк, и он окончательно отфутболил потомка итальянского химика из своихмыслей.

Дождавшись конца приема, доктор неторопливовстал и, с наслаждением похрустев пальцами, снял белый халат. Доктор любил этиминуты, когда работа уже завершена, а полное мелочных забот послеработье еще неначалось.

Он повесил на плечики халат, попрощался сзаглянувшим к нему коллегой-окулистом, издали крикнул что-то шутливоепроходившему мимо по коридору военкому, и собрался уже уходить, когда внезапномогучий, невиданной силы чих потряс до основания его совершенно не богатырскийорганизм.

Форточка открылась и закрылась.

Доктор застенчиво покачал головой, удивляясьсвоему чиху, и стал искать ключ от кабинета, как вдруг в левой ноздре у негочто-то шевельнулось.

Удивленный Смушкин скользнул пальцами в ноздрюи там, где много лет обитала одна воображаемая муха, внезапно обнаружил нечтоназойливо и упрямо существующее. Испуганно дрожа, он сомкнул пальцы и сильнодернул. Ноздря раздулась, и в пальцах у психиатра затрепетало страннейшее существо– крупный, твердый, в коричневатых чешуйках овод. Всё бы ничего, да вот толькоголова у овода была человечья. Маленькая, гладкая, безволосая. Сильно скошенныеуши загадочным образом переходили в крылья.

Пальцы доктора от ужаса разжались, и овод счеловеческой головой упал на стол. На столе оводу не понравилось. Тотчас онизвернулся, закрутился и энергично пополз к Смушкину.

Доктор отскочил с изумившей его самогорезвостью. Он с детства смертельно боялся пчел, шмелей, трутней и всего на нихпохожего. По этой причине они и форточек летом не открывали. Несколько разслучалось, что мама или бабушка до часу ночи носились по комнате, охотясь запросочившейся откуда-нибудь мухой, а маленький Смушкин руководил военнымидействиями, в ужасе высунув нос из шкафа.

– Ваше имя? – спросил овод треснувшим, сгнусинкой голосом.

Длинный и тонкий его рот, странным образомвыросший, гнулся во все стороны. Доктор испуганно сорвал с ноги ботинок,неуклюже замахнулся и дважды ударил каблуком. Послышался неприятный звук. Оводсмялся, но легко вернул прежнюю форму и продолжил ползти.

– И не стыдно на маленьких руку поднимать,бесстыжий ты человек? – спросил овод сердито.

Недоверчиво взглянув на каблук, Смушкинобнаружил на нем два глубоких, точно выжженных клейма в форме упомянутогоовода. Клейко пахло расплавленной резиной.

– Имя, я сказал! Будешь притворяться глухим –пойдешь в артиллерию! – повторил овод, используя одну из любимых фразСмушкина.

Тот так к ней привык, что порой говорил еедаже собственной жене. Жена глухой не была, но любила врубать звук телевизоратак, чтобы слышно было из ванной при работающей стиральной машине.

– М-м-максим, – промямлил Смушкин.

Овод остановился, одной из лап с большойловкостью почистил жесткое крыло и одобрительно кивнул: