— Матушка твоя?! — завопила потрясенная Глафира. — Да всвоем ли ты уме? Будто разум у тебя под кроватью отшибло! Не я ли только чтовозилась с Марьванной? Развлекала ее! Поила! Кормила! При чем здесь Липка?

Но Желтухин стоял на своем.

— Не обижайся, Глашуня, но я пойду, — промямлил он, разомразрушая все ее планы.

Руки Глафиры уперлись в бока, брови взметнулись, глазапотемнели:

— Не обижайся?! Ты что, издеваешься, дезертир? Я Пончиковапроводила, а теперь буду тут одна куковать? На кровати! Не пущу!

Иван Семенович попытался найти возражения, но Глафирапротест пресекла, заявив:

— Ваня, мой тебе совет: поостерегись! Лучше нам не начинать!

В тоне ее было слишком много угрозы — какой же мужчинаначинать отважится? Желтухин не отважился и сбавил обороты.

— Ладно, — нехотя стягивая штаны, сказал он, — на одну ночьу тебя останусь. Каши дай.

— Сию минуту! — обрадовалась Глафира и, окрыленная, порхнулав кухню.

Все шло по ее плану: Иван Семенович обреченно поплелся заней. На радостях Глаша отвалила богатырскую порцию каши. Увидев, что онанаполняет новую тарелку, Желтухин с удивлением спросил:

— А куда же старая подевалась? Неужели приговорила маман?

— Бог с тобой, Ваня, — отмахнулась Глафира, — стала бы маматвоя манкой пачкаться. Она бутербродики с красной икоркой предпочитает.

— Тогда кто же кашу срубал? — бестолково поинтересовалсяЖелтухин. — Ты что ли, Глашка?

— С ума сошел? — испугалась Глафира, с любовью оглаживаясвои стройные бедра. — Я на диете. Сам же ты и срубал, мозги твои дырявые. Вони тарелка лежит, не помыла еще.

Иван Семенович заглянул в раковину и потряс головой.

— Да-а, — сказал он. — Я что ли съел? А почему тогда я такойголодный?

— Потому, что во всем ненасытный, — игриво толкая егооттопыренной грудью, пояснила Глафира.

Она поставила перед Желтухиным тарелку с остывшей кашей искомандовала:

— Лопай и за дело.

Не стоит, думаю, пояснять какое дело имелось ввиду. ИванСеменович понял сразу. Он бодро крякнул, схватил в руку ложку, занес ее надкашей и… И из прихожей донесся настойчивый звонок. Бедный Иван Семенович (нервыуже не те) взвился, словно подколотый вилами.

— Кто там опять, черт возьми?! — рявкнул он, швыряя ложку напол.

— Не знаю, — побледнела Глафира.

— Так пойди посмотри!

Ее вынесло в прихожую, глаз привычно прижался к глазку, иГлафира ехидно хихикнула…

— Ваня, беда, — пряча злорадную улыбку, прошептала она, —это наша Липа.

— Ну, е-мое, допрыгались! — с чувством сообщил Желтухин и,пыхтя, полез под кровать.

Чем же занималась все это время Липочка? А вот чем. Онасварила манную кашу и, пользуясь отсутствием свекрови, поспешила с тарелкой набалкон.

— Эй, голодающие, — игриво позвала она Романа, перевесившисьчерез перила и заглядывая во владения Глафиры. — Ужин пришел.

Но Романа на балконе не было. Он в это время разглядывалшерстяную спину Желтухина, смачно готовящегося к трапезе. Липочка, ничего обэтом не зная, встревожилась, но не слишком. “Мало ли что, — подумала она. — Онтакой любопытный, может не усидел на балконе и решил поглядеть, что есть вкомнате”.

Когда же она явилась с кашей вторично и Романа снова ненашла, тут ей стало не по себе. Она даже вообразить не могла, что он в этосамое время благополучно поглощает кашу Глафиры, сваренную на жирных сливочках.

Не обнаружив Романа и в третий раз, (он отсиживался вГлашином туалете) Липочка запаниковала. Она металась по гостиной, ругая себя зато, что не узнала номер его мобильного. Как бы неплохо было б сейчас позвонитьи узнать куда он делся…

Да и куда он мог деться из Глашиной квартиры? Если быподруга его нашла, она сразу дала бы знать. Нет, здесь что-то не то.

И вдруг Липочку осенило: а может как раз то! Именно ТО! Тосамое, что обычно распутная Глашка проделывает с мужиками. Уж всем известно,что у Глашки с мужиками самый короткий разговор: “Здрасте и в койку!”

Липочка вспыхнула, сердечко заныло, душа заболела, аспрашивается, с чего? С чего вдруг разволновалась? Ну окрутит Глашка Романа.Мужик-то чужой. Что ж в этом плохого? Ей-то, Липочке, что за беда? Она же любитИвана Желтухина, мужа своего. Действительно любит, да еще как!

А вот, поди ж ты, взяло за живое. “Точно, — решила она, —Глашка случайно на балкон заглянула, а там он. Бесстыжая и давай ему глазкистроить. Надо бежать! Надо им помешать!”

Но, не дождавшись свекрови, Липочка никуда бежать не могла.Будет страшный скандал если та явится к закрытой двери.

Несложно представить как бедняжка истомилась за тот короткийсрок, пока Глаша и Марьванна ловили нечистую силу. Ей бы не томиться, азаглянуть на свой балкон: вмиг нашла бы Романа. Он, бедняга, там прятался ужене от Глаши, а от Липочкиной свекрови, которую никак в Марьванне не признал.

Но Липочка об этом не подозревала. Она томилась. Ох кактомилась! Уж каких только мыслей ей в голову не приходило… Не пришло толькоодной: почему она Романа ревнует?

А мысль интересная. Будь я мужчиной, обязательно воскликнулабы: “Вот и пойми этих женщин! Что они, что собака на сене: и сама не “гам” идругим “не дам”!” Но я, слава богу, не мужчина, а потому прекрасно понимаюпочему волнуется Липочка. И вы уже поняли, думаю.

Так вот, наконец появилась свекровь. Полная бабьей мудрости,она “докладать” невестке не стала, что ходила перемывать ее косточки к ее жеподружке. Умиротворенная водочкой, Марьванна молчком прошла в спальню, прилеглана кровать и (к радости бедной невестки) такой храп изобразила, какому до сихпор не научился ее сын-Ваня — мельчает народ, мельчает.

Пользуясь удачным моментом, Липочка незамедлительнопроследовала к Глафире и одним разом ввергла в панику и подругу, и собственногомужа. Она с таким грозным видом ворвалась в покои Пончиковых, что Глашаненароком струхнула. На самом деле струхнула, хотя всю жизнь в таких случаяхиспуганной больше прикидывалась.

Когда же Липочка закричала: “Где он? Где он?” — колениГлафиры подогнулись, и со страху бедняга едва не “вломила” их общего Ваню. Замалым под кровать не указала, но в последний момент спохватилась — вот она,тренировка, неизбежно переходящая в мастерство! Спохватилась и последоваласвоему старому правилу никогда и ни в чем не сознаваться.