Но похоже, тот, кто вошел сейчас к ней в комнату, не питает ни грана сочувствия к ее ужасающему положению. Поскольку этот человек прошел к окну и…

Раздернул занавески?

— И что, по-вашему, вы делаете? — слабо запротестовала она.

— По-моему, это и так ясно, — ответил незваный гость.

Голосом, который она сразу же узнала. Но это же невозможно! Эдмунд не может находиться в ее спальне.

Она осторожно перекатилась на бок и открыла один глаз. И увидела Эдмунда, открывающего подъемное окно.

— Не знаю, что за недуг тебя беспокоит, — сказал он, поворачиваясь к ней и делая шаг к постели, — но в закрытом помещении лучше точно не станет. Тебе нужен свежий воздух, Джорджи.

Она приложила руку к глазам, пытаясь заслониться от яркого света, струящегося, кажется, прямо к ней в мозг.

— Задерни занавески, — взмолилась она. — Не переношу света! — Даже этих кратких фраз было достаточно, чтобы вызвать тошноту. Застонав, она натянула подушку на голову и отчаянно всхлипнула.

По шороху ткани и вновь воцарившейся темноте она поняла, что Эдмунд выполнил ее просьбу.

— Прости, — сказал он и подошел к кровати. — Терпеть не могу запах комнаты больного, ты же знаешь.

Услышав поскрипывание, она поняла, что он сел на стул.

— Слишком часто я в детстве сидел взаперти, — добавил он. — Кроме того, мне известна твоя любовь к свежему воздуху. Вот я и подумал…

Джорджиана почувствовала, что он тянет подушку вверх. Должно быть, хочет увидеть ее лицо. Будь у нее силы, вырвала бы злосчастную подушку из его пытливых пальцев и поколотила бы его ею.

— Вообще-то, нет, не думаю, — остановил он сам себя. В голосе его звучало беспокойство. — Что с тобой, Джорджи? Тебя лихорадит? — Он просунул руку под подушку и пощупал ей лоб. Его сильные, но нежные пальцы оказали успокаивающее воздействие. — Горло першит? Поэтому ты не кричишь на меня, чтобы убрался из твоей спальни?

Она покачала головой. И поморщилась.

— Голова болит, не могу говорить, — пожаловалась она.

— И не переносишь света. — Он помолчал. — Будь ты мужчиной, я бы сказал, что у тебя похмелье.

Будь она мужчиной, горько подумала Джорджи, ничего подобного с ней бы не происходило.

Не вставая со стула, Эдмунд подался вперед, так что их лица почти соприкоснулись.

— Не следует тебе здесь находиться, — прошептала она, поскольку, раз он так близко, ей не нужно повышать голос, вызывая новую волну боли в голове.

— Разумеется, следует, — пробормотал он. — Ты больна. А когда мне случалось болеть, ты всегда пробиралась ко мне в спальню, чтобы приободрить. И никогда не боялась заразиться от меня.

— Но тогда мы были детьми, и все это не имело значения. Теперь же… это неподобающе.

Он протянул руку и погладил Джорджи по волосам.

Она вздрогнула, не в силах сдержаться. Эта ласка оказалась такой неожиданной и, более того, желанной, что Джорджи опасалась выдать себя, если немедленно не отстранится.

Эдмунд убрал руку.

— Прости, — произнес он. — Не хотел поставить тебя в неловкое положение.

— Еще более неловкое, ты имеешь в виду. У меня в спальне мужчина!

— Если бы ты в самом деле испытывала недовольство этим обстоятельством, давно потребовала бы, чтобы я ушел. Или закричала бы, зовя на помощь.

— Я не в состоянии кричать, — сухо ответила она. — Голова раскалывается. От звука собственного голоса у меня внутри черепа точно колотушкой ударяют.

— Бедная Джорджи, — посочувствовал Эдмунд. — Могу я чем-то помочь? Может, тебе требуется лекарство? — Бросив взгляд на прикроватный столик, он увидел там лишь грелку, отложенную Джорджи, когда та остыла, и принесенный им букет. Горничная Бетси с такой силой плюхнула вазу на столик, что засыпала подушку Джорджи дождем розовых лепестков.

— Ничего не помогает. Мне нужны лишь тишина и покой, а также темнота. Пока все не пройдет.

— Так эти головные боли у тебя регулярно?

По счастью, не каждый месяц. Однако, даже когда голова не грозила вот-вот расколоться на части, Джорджи не могла ни кататься верхом, ни зачастую даже совершать пешие прогулки. Более того, в это время она всегда ощущала себя грязной и ничтожной. Сьюки не понимала, отчего она не в состоянии переносить ежемесячное женское недомогание более достойно. Сама Сьюки справлялась весьма элегантно и никогда не испытывала ничего серьезнее незначительной боли время от времени. Потому что она умеет быть женщиной.

Убрав подушку с лица, Джорджи угрюмо глянула на Эдмунда и удостоила его весьма кратким ответом:

— Да.

— Мне очень жаль. Я всегда считал… Ну, ты всегда кажешься такой здоровой.

Присмотревшись к Эдмунду повнимательнее, она поняла, что он вовсе не так спокоен, как ей поначалу показалось. Какое уж тут спокойствие, когда его в любой момент могут застать у нее в спальне?

— Эдмунд, я не знаю, зачем ты сюда явился, но тебе не следовало этого делать.

— Еще как следовало, — с вызовом возразил он. — Когда я болел, ты всегда приходила меня навестить. И ничто не могло тебя удержать.

— Ну что ты сравниваешь! Я тогда не могла придумать ничего другого.

— Хочешь сказать, — медленно проговорил он, — что сожалеешь о нашей дружбе, о том, что поддерживала меня?

Джорджиана вздохнула.

— Временами да, сожалею, — призналась она. Она устала утаивать от Эдмунда правду. Устала храбриться в его присутствии, притворяться, что он для нее всего лишь друг. Она поступала так столь долго лишь из-за собственной гордости, глупой гордости. Но сегодня он увидел ее в наихудшем состоянии, и вдруг сокрытие своих истинных чувств лишилось смысла.

— Не будь мы так дружны, все не было бы так ужасно, когда ты уехал. Или, по крайней мере, если бы я не считала тебя своим лучшим другом. Но я тогда в самом деле не видела ничего плохого в дружбе с мальчиком — как и в нахождении с ним наедине или играх в его спальне.

— А. — Он опустил взгляд на ее пальцы, судорожно сжимающие край одеяла. — Что ж, мы выделили две проблемы, каждую из которых следует рассмотреть отдельно. Во-первых, твое отношение к собственному полу. Это вполне понятно, ведь отец обращался с тобой как с сыном, забывая, вероятно, что на самом-то деле ты девочка. Как следствие, ты считала совершенно естественным выбрать себе в товарищи мальчика своего возраста, а не девочку, чьи интересы и привычки ограничивались типично женской сферой.

— Это верно. — Местные девчонки всегда казались ей глупыми, пустоголовыми созданиями, приходящими в ужас при мысли о том, чтобы влезть на дерево, или забраться в пруд проверить глубину, или весь день бегать на свежем воздухе, практически питаясь подножным кормом.