Когда вокруг меньше десятка взрослых, каждый из них становится значимым.

Ксения неожиданно рассмеялась:

– Ну, поначалу, ага. Не из-за дружбы… Не дружит – не больно-то и хотелось! Но она на меня так смотрела… как будто я больная на всю голову. Это из-за того, что мне здесь нравится, а ей не нравилось. А я бы здесь все жила, и жила, и жила, и жила… Только на Новый год домой возвращалась бы!

– Почему на Новый год? – не поняла Маша.

Девочка смущенно улыбнулась.

– На елке дают сладкий подарок. Коробка очень красивая, а в ней сюрприз. Конфеты – фигня, мне их бабушка может хоть целую гору насыпать. Только это не то. Я не из-за конфет.

– Ксень, неужели ты так любишь Таволгу, что готова прожить здесь еще много лет? – серьезно спросила Маша. – Ты не ходишь в школу. Ладно, согласна считать это не минусом, а плюсом. Но у тебя нет друзей. Не бывает, я не знаю, походов в кино или Макдоналдс. Кстати, ты как к Макдоналдсу относишься?

– Ужасно люблю! Особенно курицу с кисло-сладким соусом! Видели? Такие маленькие как бы котлетки! – Ксения показала размер перепачканными в травяном соке пальцами.

– Ну вот, Макдоналдс! Наверняка, если подумать, наберется много всего такого, что тебе нравится в городе. Кроме Нового года и подарка на елке.

Ксения покачала головой и подняла на Машу ясный спокойный взгляд.

– Здесь есть правила, – сказала она, словно это всё объясняло.

– М-м-м… Какие, например?

Ксения помолчала.

– Ксень, что за правила? – повторила Маша. – Кто их устанавливает?

– А давайте кто быстрее лягушку поймает, – вдруг крикнула девочка прямо в Машино ухо. – Вон они, две штуки сидят на берегу! Моя – зеленая!

И сорвалась с места.

Маша сняла с коленки божью коровку, посадила на ближайший кустик и пошла за ней. Никаких лягушек на берегу не оказалось. «Ускакали, пока вы косточками трясли», – сказала Ксения.

«Кто их устанавливает, кто их устанавливает!» Тетя Маша смешная! Такие вопросы задает – как маленькая! А ответ простой: кому надо, тот и устанавливает.

А ведь она вовсе не глупая. И хорошая. Не орет, как Якимова, и не бьет по рукам, если потрогать что-нибудь у нее в комнате.

Ксения ее провоцировала поначалу. Нарочно хваталась за все и ждала, когда теть Маша взорвется. А та ничего, сидит себе, улыбается, будто так и надо. Только почему-то испугалась, когда увидела ее босые ноги. Может, думала, что к ней покойница завалилась в гости? Ха-ха-ха! Покойники всегда босые ходят, так и есть. И у них подошвы чистые. Потому что к ним земля не липнет: сердится, что они из нее выбрались, вот и не пристает к их синей коже.

Но если тете Маше об этом рассказать, она только фыркнет. Скептически настроенная женщина, как сказал бы Немец.

Глаза у нее серые, как мотыльки, с зелеными точками. Легкие-легкие! Она ими гладит тебя по лицу, будто крылышками. И смотрит, по-настоящему смотрит! А то у некоторых глаза – это просто дырки в лице. И еще она улыбается – как человек, который не знает, что он улыбается, не думает об этом вообще.

И сама легкая. Ходит быстро. А говорит медленно. Это намного лучше, чем когда наоборот.

Ксения в первые дни в Таволге вообще не разговаривала. Потому что не понимала, что можно говорить, а что нельзя. И боялась бабушку до ужаса. Это сейчас она стала смелая и постоянно называет ее про себя «бабка», а иногда и «Тамара». А в то время – у-у-у! «Бабушка Тамара», на «вы» и на полусогнутых.

Постепенно определилось, что можно делать в доме бабушки, а чего нельзя. Сначала, конечно, были запреты.

Нельзя ходить по дому в пижаме. Встала – переоденься.

Волосы в хвост завязывать – нельзя! Только в косу. С хвостами известно кто ходит: проститутки.

Нельзя выйти из-за стола, пока бабушка не поела. Сидишь, корочкой водишь по краю тарелки, собираешь сметану, ждешь. Если бабушка будет час допивать свой компот, значит, мучаешься час. Уже вся попа плоская, ерзаешь, а уйди не можешь. Это не-у-ва-жительно!

Все, что положили в тарелку, надо доесть. Кто не доедает, тот фашист.

К супу бабушка клала ей кусок ржаного хлеба. Его нельзя было оставить или отказаться съесть. «Без хлеба обед – в помойное ведро!» – не совсем ясно выражалась Тамара. Ксения уважала батоны! Батон пухлый, нежный, вежливый, золотой! А буханка – дикая, злая, кислая! Тьфу! Бабка постоянно покупала бородинский. На этом Бородинском поле, между прочим, столько народу полегло! Они в школе изучали. А Ксении теперь страдать с прикуской.

Колыванов как-то заикнулся: «Тома, не обязательно заставлять девочку заедать суп мучными изделиями, нынешняя диетология на многое смотрит по-другому…» Ой, что началось! Бежал Немец, бежал, закрывая голову руками от рвущихся вслед снарядов. Чуть не лег в землю под рябинушкой. И никто не узнал бы, где могилка его.

Ну, с хлебом Ксения выкрутилась. Она его незаметно крошила и бросала себе под ноги. Потом, когда разбирала со стола, поднимала кусочки и рассовывала по карманам. В мусорном ведре бабка могла их заметить, а по карманам не лазила: боялась, что наткнется на жука. Хотя та бронзовка была совсем дохлая и не могла ее укусить, и вообще попала в карман случайно, можно было и не орать.

Если бы хоть крошка хлеба оказалась в мусорке, Ксению закопали бы за баней под лопухами. Прямо заживо закопали бы. Потому что хлеб выбрасывать нельзя, это грех и преступление. Она как-то спросила: а если заплесневел? Или зачерствел?

«Птичкам отдай! В сухари насуши!» – рявкнула бабка. У самой этих сухарей в мешках такой запас – на три войны хватит!

В общем, Ксения быстро разобралась, что хлеб – это святое.

У матери ничего подобного и близко не было. Она могла накупить со скидкой десять кило булок, у которых заканчивался срок годности, притащить домой, а потом выкидывать по одной. Булки, плюшки, лепешки, хлебцы, буханки – все летело в вонючий мусоропровод! Зато когда однажды Ксения надела кусок хлеба на пальцы, проковыряв в нем четыре дырки, она получила такой подзатыльник, что носом приложилась об стол. Кровищщи было! «Хлебом не балуются, дура!»

А в другой день мать сама налепила хлебных шариков, швырялась ими в открытую форточку и смеялась.

Вот как тут разобраться?

А у бабушки сразу все просто. Уважаем хлеб – значит, уважаем! И сегодня уважаем, и завтра. Все всегда одинаковое.

Это и есть счастье. Когда твердо знаешь, за что похвалят и за что прилетит. И ничего не меняется.

Правило выстраивалось за правилом, как доски забора, внутри которого Ксения чувствовала себя в безопасности.

Нельзя есть в кровати. И лежа читать. Ксения обожала валяться с книжкой и что-нибудь жевать при этом. Но при бабке – запрещено, хоть убейся.