Тина попробовала играть в пинг-понг. Здесь-то и состоялась «судьбоносная» встреча: она обыграла невысокого сероглазого паренька. А тот возьми и скажи:

– Поспорим, завтра я обыграю вас!

Когда он тренировался, учился? Не ночью же! Но только уже после завтрака действительно счет был в его пользу. Значит, у него есть характер? Ох уж эти характеры! Они заманивают слабый пол, создают иллюзию воли, соревнования! Попробуй разберись: чувство это или просто…

В таких санаториях железная партийная дисциплина, тут никто не заводит романов – боятся, что станет известно в райкоме. Хотя… Одна партийная дама призналась соседке Тины, что каждый год ездит в такие санатории и каждый год заводит любовников.

После пинг-понга у Вали со Славой началось что-то среднее между флиртом и дружбой. Гуляли, беседовали. А однажды отправились на экскурсию. В местечко Бета. Дикий уютный уголок. Рядом – рыболовецкий совхоз. Милая греческая Бета раскрыла объятья своего залива, как руки матери. Высокий берег, сосны. Трепещущее море. И солнце, искрящееся на плотной маслянистой воде. Бронзовое, золотистое море…

Вдруг на их глазах стало твориться что-то невообразимое. Залив на глазах превращался в кипящую черную лаву. Бурлила вода, и в ней что-то чернело и билось.

Они поднялись наверх, к соснам: оттуда виднее. Вход в залив закрывали четыре буксира, рыболовецких суденышка, но что между ними? Отчего все кипит? Слава догадался:

– Там огромные сети! А кто это выпрыгивает из воды? Это не рыба!

Тина щурилась, но не могла разглядеть.

– Да ведь это дельфины! Охота на дельфинов!

– Не может быть! – Она уже начиталась статей о близости мозга дельфинов и китов к человеческому и была потрясена. – Зачем их ловят? Разве из них что-нибудь производят?

– Наверно…

А черная масса бурлила все сильнее.

– Неужели четыре маленьких буксирчика могут утащить сеть со всем этим гигантским стадом? Их же тысячи!

– Эй, смотри-ка! Вон там… – Слава показал вдаль. – Они выпрыгивают на поверхность! Море утихает. Ого! Да они прорвали сеть!

– Вот здорово! – радовалась Тина.

– Один дельфин нашел дыру-лазейку, дал знак другим – и все за ним. Идем вниз, скорее!

Они бросились между кустами, к берегу, к воде. Взбунтовавшееся Черное море опускалось, вздыбленные волны постепенно оседали, черных плавников становилось все меньше и меньше.

– Они ушли, спаслись! – кричали на берегу.

Море стало оседать. В одном месте осталось на берегу что-то красно-черное. Слава толкнул ногой: то был убитый дельфин…

Вечером вернулись к себе, в образцовый санаторий. И весь следующий день Тина не могла забыть вчерашнее зрелище. Она лежала в тени на песке и рассеянно глядела туда, где бултыхался Слава, вспоминала загнанных дельфинов.

Слава впервые, кажется, взял маску и трубку – вздумал нырять? За рапанами? Тина занервничала: к чему это ухарство, показная храбрость? Не случилось бы чего.

И – словно накликала беду! (Бывало с ней это: подумает – и случается, как у колдуньи.) Слава что-то кричит? Или ей кажется? Нет, определенно там неладно! Вскочила, оглянулась. Помогите! Он тонет! К счастью, рядом увидела соседа по столу.

– Послушайте! – волнуясь, подбежала к нему. – По-моему, он может… с ним что-то случилось. Помогите, пожалуйста, скорее!

Тот бросился в море, и скоро оба уже выходили из воды.

– Господи, как я перепугалась! Зачем ты так рискуешь? Если бы не наш сосед…

– Тронут, сдвинут, опрокинут! – усмехнулся Слава. – Я бы и сам выплыл.

Он явно бравировал – она свела суровые брови.

За ужином Слава объявил:

– Завтра мой отъезд – кто откажется на дорожку по рюмочке?

В комнате его уже был накрыт стол: «Южная ночь», семга, фрукты, шампанское… В синем костюме, при галстуке, Слава выглядел торжественно. Разлил шампанское, встал:

– За женщин и комсомол – стоя! Любимый тост райкомовских инструкторов… А теперь – за знакомство и за вас, дорогая Валентина Петровна! – в голосе была непонятная ирония.

Однако, когда расставались, Слава казался вполне искренним и говорил, глядя в глаза и держа ее за руку, – она почувствовала, как пробежала искра.

– Прости меня… Надеюсь, мы увидимся в Москве?

Она прожила еще недели две в этом скучном, вылизанном санатории, и Слава теперь казался самым «живым» из всех.

А где-то в закоулках души опять прорастала мысль о будущей семье…

И она мысленно вела разговор то с Сашей, то с Кириллом, то со Славой.

«Милый Саша! Вечный мой спутник! Прости меня! Где ты? Не верю, что тебя нет на земле. Может быть, ты где-то странствуешь? Живешь, как „бездомный оптимист“? Мой милый, ты помнишь, как говорил: „Любить – значит созидать“? Для этого существует за-му-жест-во…

Лучшие свои часы я провожу в консерватории, слушаю Генделя, Бетховена. Нередко сама играю Баха. Знаешь, что я надумала о Времени, о нас? Время – не река, на берегу которой мы сидим и наблюдаем. Мы сами плывем вместе с этой рекой! Мы участвуем в течении Времени, в процессе Истории, и каждый из нас может внести свою частицу. Потому-то я и подала когда-то заявление в партию в день смерти Сталина. Дело совсем не в нем – хотелось что-то сделать…

Есть такие птички – красноклювые ткачики, которые замирают, если вблизи ходит аист марабу. Может быть, Сталин был вроде того аиста? Может быть, мы тоже были в подобном состоянии?

Я воображаю, что ты в пустыне – земной или небесной… И тебя окружают птицы. Я прочитала, что есть такие птицы, которые выводят птенцов, и те ровно двадцать два дня сидят в гнезде, а над ними „повисают в воздухе“ орлы. Птенцы – как загипнотизированные. Но как только им исполняется двадцать два дня, они вылетают из гнезда и… попадают в лапы орла… К чему это я?

О птицах мне рассказывает рыжеватый турист. Ласточки домовиты, но их в городе все меньше. Галки создают пары на всю жизнь. А крапивник ухитряется делать себе гнездышко неподалеку от самки, которая высиживает птенцов. Вороны же, оказывается, умеют считать: двух человек отличают от трех.

Он же (турист) сочинил:

И еще думаю о… редактуре (не зря же работаю в издательстве!). Мы требуем от авторов правильной, четкой грамматики, а Пушкин говорил, что в прозе какого-то автора „слишком мало вздору“, что „языку нашему надо дать поболе воли“.

Вообще догматизм, упертость, „бараний нрав“ – наше горе. Представляешь, однажды две наши издательские дамы поехали отдыхать в Закарпатье, пришлось им подниматься на вершину какой-то горы в трудных условиях. Одна хромая, вторая толстая, ей тяжело, но, глядя на хромую, могла ли она отстать? А когда спустились, то хромая сказала: „Вот теперь я поняла, что ты можешь быть настоящим коммунистом. Мы вернемся, и я дам тебе характеристику“… Ах, коммунизм, коммунизм, не похож ли он и в самом деле на призрак?