– Иди сюда… – поманила, улыбаясь, Вероника Георгиевна. Он приблизился. – Петька! Ты дурак! Умный, но – дурак! Перестань ныть. Взрослому нашему оболтусу давно пора… Тина тоже девица перезрелая, так что пусть вьют свои гнезда, а нам помалкивать надо.

– Но Слава меня пугает…

– Это их выбор – не наш! – прикрикнула мадам.

– Филя говорит, что ему на работе обещают дать квартиру.

– Нашему носорогу все рисуется в розовом свете.

Прозвище «носорог» теперь бы следовало поменять, например, на ослика, мула: Ляля водила его на веревочке… Услыхав телефонный звонок, Филя каждый раз срывался с места и судорожно хватался за трубку, да еще и закрывал дверь. По зову Ляли мчался в любую точку Москвы. Вероника Георгиевна не упускала случая уязвить сына:

– Филипп, когда ты станешь мужчиной? Пора уразуметь, что женщины любят характер, личность, сопротивление, а ты… по первому зову бежишь.

– Глупости! Любовь и преданность всегда вознаграждаются, – бурчал он.

– А ты не догадываешься, почему у меня до сих пор водятся поклонники? Есть с кем пойти в театр, на премьеру? Отец твой этого не любит. Да потому что я владею чувствами и ниже вот этой броши, – она дотронулась до таинственно мерцающей овальной камеи, – никого не пускаю. Ты же с первого дня отдался в рабство. Горе-победитель! Эх, ничему я вас с Тиной не научила…

– Как ты могла научить, если никогда никого не любила?

– Ха-ха-ха… – рассмеялась она. – И это ты говоришь женщине, у которой корешки затерялись в стране франков? Где придумана фраза: «Шерше ля фам»?

– Если хочешь знать, я читал, – упрямо продолжал Филя, – что французские женщины похожи на… шампанское: мало вина и много пены.

– Ну-ну, поглядим, каким будет твое вино… Может быть, настойкой рябиновой или… перцовой.

Филя сморщил и потер лоб, под очками выступил пот, он снял их, протер и сказал главное:

– Мама, я говорил вам с отцом, что у Ляли жить мы не можем? Мы поживем пока у вас…

– Ты спрашиваешь или утверждаешь?

– Как хочешь, – потея, отвечал сын. – Но, знаешь, мне скоро в газете дадут жилплощадь, сейчас столько домов строится! Хрущевские новостройки.

– Эти ловушки для бедных? – усмехнулась мать.

– Ну и что? Зато их много! Ты же знаешь, я на работе на хорошем счету…

– Только не вейся вокруг невесты, как плющ! – Мать накинула на плечи шаль и удалилась, постукивая каблучками (даже дома она носила туфли на каблуке).

Ляля появилась в доме на Басманной, и Вероника Георгиевна сразу поставила ее на почтительное расстояние. Петр Васильевич же, как всегда, чтобы загладить резкость жены, старался быть приветливым. Столкнувшись возле ванной с невесткой, добродушно замечал:

– Начинаете обзаводиться хозяйством? Молодцы!

Ему нравилось, что сын переменился – стал услужлив, внимателен.

Однажды Филя вбежал с восторженными глазами – мать раскладывала пасьянс, отец читал газету – и бросился к пианино, над которым висел портрет человека в черном парике.

– Я нашел, узнал, чей это портрет! Смотрите! – Он протянул потрепанную книженцию. – Вот оно, то же лицо: вылитый Вячеслав Иванов!

– Кто это? – вежливо поинтересовался отец.

– Это замечательный человек, живший в начале века! – захлебывался Филя. – Башня Вячеслава Иванова знаменитая…

– Я в ней была, – невозмутимо заметила мать. – Собирались писатели, поэты, читали стихи, философствовали…

– Видите, то же лицо! Он! Не Сальери, а Вячеслав Иванов: тонкие черты лица, изогнутые губы… Ехидство некоторое и – эрудиция в каждой черточке!.. И знаете, кто автор? Художник Николай Ульянов, прекрасный художник! Он еще писал «Чайковского», «Пушкина с женой».

– Похоже, очень похоже… – Вероника Георгиевна отложила карты, внимательно вгляделась: – Между прочим, ценная картина. Башня Иванова – это целая эпоха.

В это время входную дверь открыла Ляля – в модной шляпке с перышками ярко-зеленого цвета, в синем платье. Хозяйка взглянула неодобрительно, даже брезгливо – в ту минуту она была похожа на избалованную собачку или кота Ришелье, нечаянно ступившего в воду и отряхивающего лапку. Однако коротко заметила:

– Добрый вечер… На плите стоит жареная картошка, в холодильнике соленая капуста.

Ляля поспешно скрылась. Сконфуженный Филя поглядел вслед жене и, когда она вышла, громко зашипел:

– Мама, как тебе не стыдно! Я уже говорил тебе, что нельзя так обращаться с Лялей.

– А зачем она ходит с таким лицом, словно у нее приступ печени?

– С каким лицом она должна ходить, черт возьми?

– Во-первых, не поминай «черного», ты знаешь, я этого не терплю. Во-вторых, пора учиться у европейцев выдержке, тону: у них кошки на душе скребут, а все равно виду не подают. И одеваться надо, как полагается.

Возмущенный Филя замахал руками и выбежал из комнаты.

Веронику Георгиевну раздражали хитрые манеры Ляли, злило, что та не умела ничего готовить, не имела вкуса. А еще то, что часами занималась косметикой, покупала новые наряды. Сама Вероника Георгиевна умела оставаться элегантной при минимуме затрат.

Ляля, вполне изучив характер мужа, старалась как можно больше из него выжать. Театры и кино, выставки, нахватанные от него новости культуры делали ее даже порой интересной женщиной. Но более всего она мечтала поехать за рубеж. «В Париж, хочу в Париж», – шептала по ночам Филе.

Филипп мурлыкал модную песенку: «Ну что, мой друг, молчишь? Мешает жить Париж?..» Это было признаком засевшей мысли о том, как достать, на что купить путевки во Францию… Носорог был упорный.

После поездки в Вышний Волочёк Валя не раз возвращалась к тому дню, подсаживалась к матери, надеясь, что они вернутся к разговору. Но мать молчала. Правда, теперь знаменитая шкатулка лежала на ее столе, и можно было любоваться разноцветными вкраплениями в светлую крышку: белой ласточкой, голубыми цветками, ореховыми веточками.

А Тине – пора, пора! – предстояла свадьба. Без уверенности в счастье. Однако человек она обязательный, значит до́лжно предупредить старых друзей. Разыскала адреса, написала Кириллу и Виктору Райнеру… Кирилл жил теперь у друга в Ленинграде, участвовал в концертных поездках – и не только Вики Совинской. Письмо получил, как раз когда отправлялся на гастроли в Прибалтику.

…И вот он, неприкаянный Кирик, бродил вдоль плотного песчаного берега Юрмалы и вел внутренние монологи.

В изнеможении голубело небо, по шоссе шуршали машины. Справа переговаривались сосны, и всюду раздавались пронзительные крики чаек.

Кирик был зол и озадачен, получив официальное приглашение на «день знакомства» с будущим мужем Вали. Возмутительно… Родилась под знаком Венеры, так сказать Приобщенная, дорогая ему – и вдруг! Она что, сделала это, чтобы его унизить? Не потому же, что он решил попробовать себя в эстраде? А как была увлечена его пением! Только он не из тех безвольных мужиков, которые танцуют под дамскую дудку. Эстрада – это то, что он хочет сейчас попробовать, и какое ей до этого дело?..