И продолжал размышлять всю оставшуюся жизнь, хотя к этим мыслям был допущен только Адам. Не Кент. Но это было решение брата, а не отца. Они сидели вдвоем на кухне с бутылкой виски и пепельницей, и отец рассказывал о мести. Он никогда не упоминал имя Мэри. Все это были эпизоды из истории, случаи из жизни или просто выдумки. Он рассказывал, как апачи закапывали врагов в песок по шею, смазывали им глаза сладким соком кактуса и ждали, пока придут муравьи. Рассказывал о шпионах, которым отрезали язык, о солдатах, которых во Вьетнаме сажали на кол…

Сначала Кент хотел присоединиться к ним. Адам не разрешил.

— Выметайся отсюда, — говорил он, когда отец начал пьянеть и чаще брал в руки бутылку, звеня стаканом. — Иди к тренеру Уорду.

И Кент уходил. Но с чувством вины, с ощущением, что он должен быть здесь, что трое мужчин должны делить между собой виски и горе, а он бежит в кусты, словно трус. Один раз, только один, отец попытался задержать его. Налил третий стакан, подвинул к нему и сказал, чтобы он садился с ними. Адам перехватил стакан и приказал Кенту идти к тренеру Уорду.

— Он может остаться, — возразил Хэнк. — Необязательно все время посвящать футболу.

— Для него обязательно, — сказал Адам. Он смотрел отцу прямо в глаза, и голос его был твердым. Хэнк помолчал, затем нахмурился, и Адам продолжил, не глядя на Кента: — В любом случае пока он ни черта не может. Болтается в кармане, подпрыгивает на первом пасе после жесткого блока — в общем, никаких особых успехов я у него еще не видел.

После этих слов Кенту ничего не оставалось, как уйти. Он распахнул дверь, вышел в темноту и направился к Уорду, где ужинал чаще, чем дома, где слышал, как вся семья произносит слова молитвы перед каждой трапезой, где смотрел записи видеоигр, беседовал с тренером и пытался делать вид, что ему безразлична Бет, но он изо всех сил старался поймать ее взгляд.

Отец до самого конца увлекался историями о мести. Они не всегда были такими мрачными, но у него имелась удивительная способность всегда возвращаться к этой идее. Заведешь речь о бейсболе — и он тут же вспомнит о питчере, который швырнул мяч в кого-то, кто попытался украсть базу. Упомянешь футбол — и услышишь историю о грубом блоке в отместку за то, как обращались с партнером по команде. Ежедневный просмотр газеты превратился в квест, в поиск напоминаний о равновесии в мире, которое теперь ему недоступно.

«Все всегда возвращается, — говорил он, шла ли речь о спорте, войне или обмане партнера по бизнесу. — Ты всегда платишь по счетам». В этой уверенности звучала трагическая безнадежность. Ему нужно было верить, что страдания возвращаются к тому, кто их причинил.

Сегодня в это верил и Кент. Единственная проблема в том, что он их не причинял. Отвечая на вопросы агента ФБР, поймал себя на том, что испытывает облегчение, что его отец мертв.

— Клейтон Сайпс? — переспросил Роберт Дин.

— Да. Я не сомневаюсь, что письмо от него.

— Откуда вы его знаете?

— Я познакомился с ним в тюрьме. Этим летом. Приезжал туда с лекцией.

— Расскажите о вашем разговоре, пожалуйста.

Что-то в этом вопросе насторожило Кента; агент казался подготовленным. Кент ценил тех, кто готовится, но для Дина его рассказ должен был стать неожиданностью.

— Вам уже знакомо это имя, да? — спросил он.

— Почему вы так решили?

— Похоже, оно не застало вас врасплох.

— У нас есть список всех, кто вышел из Мэнсфилда в тот период, когда начали приходить письма. Всех, кто мог иметь контакты с Джейсоном Бондом или знать о его переписке с дочерью. Сайпс есть в этом списке. Не только он, но он там есть.

— Вы допрашивали его?

Дин опустил взгляд, постучал карандашом по столу и отрицательно покачал головой.

— Почему?

— Потому что он исчез.

— Исчез?

— Не явился, куда должен был. Объявлен в розыск за нарушение условий досрочного освобождения.

Кент закрыл глаза.

— Когда его выпустили?

— В августе.

— Когда Рейчел снова стали приходить письма. Фальшивые.

— Да.

Кент провел ладонью по лицу.

— Он сидел за нападение, так?

— Откуда вам это известно?

— Я спросил руководителя нашей социальной программы. Его зовут Дэн Гриссом. Он сказал, что за нападение. Правильно?

— Да. Сексуальное нападение, преследование, нарушение запрета на приближение. Почему вы уверены, что письмо написал он?

— Потому что оно повторяет наш разговор.

— Прошу прощения?

— Я много раз приезжал в тюрьмы, — сказал Кент. — Некоторые заключенные меня слушают, некоторые нет. Одни насмехаются, другие опускаются на колени и молятся вместе со мной. Я видел всяких. Или думал, что видел. Но с таким, как он, мне никогда не приходилось иметь дело. Он был… воинственным — думаю, это самое подходящее слово. Но не злился. Он… как бы это поточнее сказать… заинтересовался.

Первыми на ум пришли слова «сфокусированное внимание», но это была его тренерская мантра, и он не мог применить ее к Клейтону Сайпсу, отказывался это делать.

— Заинтересовался вашим посланием? — спросил Дин.

— Нет, ему было интересно бросить вызов. То есть бросить вызов самой идее, что я верю в Бога, но он не хотел ограничивать наш спор богословскими вопросами.

— Объясните.

— Это стало личным, — сказал Кент. — Сразу же. Когда я прихожу в тюрьму, то обязательно рассказываю о себе. О своей сестре и о том, как я научился нести свое горе. Рассказывают о своем пути. Но его реакция… — Кент умолк и покачал головой. Он очень хорошо помнил этого человека — обритая голова, накачанные мышцы, разноцветные татуировки на шее и левой руке. — Его реакция обескураживала. Как будто… как будто я что-то в нем разбудил. Пустые глаза, скука на лице, а потом вдруг он… стал оживать. Не знаю, как это лучше описать. С каждым моим словом его интерес усиливался, и это вызывало тревогу. Как будто в нем горел тусклый огонь, когда я вошел, а каждая новая подробность, которую я сообщал, делала его все ярче и ярче, понимаете? В этом было что-то ненормальное.

— Вы просто это наблюдали? Или разговаривали с ним?

— Да, разговор был. После моей речи он попросил поговорить с ним наедине. И приводил необычную причину. Для него было очень важно услышать от меня, что мою веру невозможно сломить.

— Вы не думали, что это его поддерживает?

— Нет, я решил, что он воспринимает это как вызов. Я это точно знал.

— Вы упоминали о Рейчел Бонд?

— Нет. Никогда. Она была ребенком.

Дин нахмурился.

— Письмо свидетельствует об обратном.