Когда миссис Мабл, вся в слезах, сообщила об этом мужу, тот кратко прокомментировал новость:

— Погулять пошла. Проветрить голову. Дождь пойдет — сразу вернется.

Винни, однако, вернулась скорее, чем они ожидали, и вернулась с такси. Родители слышали, как она открывает дверь, затем посылает шофера наверх за чемоданами. Миссис Мабл, поняв, что происходит, вышла ломая руки в переднюю.

— Винни, Винни, — рыдала она. — Мы не хотели, чтобы все кончилось этим. Винни, дорогая, не уезжай так! Уилл, скажи ей, чтобы она не уезжала!..

Но мистер Мабл молчал. Винни с гордым и независимым видом вошла в гостиную. Они слышали тяжелые шаги таксиста: он нес вниз по лестнице первый чемодан.

— Уилл, скажи ей, что так нельзя!.. — взмолилась миссис Мабл.

Но мистер Мабл и на сей раз остался нем. Он сидел в кресле, стуча пальцами по подлокотнику, и пытался рассуждать про себя, насколько позволяла путаница в голове. Во всяком случае, будет лучше, если Винни исчезнет из дома. Ведь нельзя знать заранее… ничего нельзя знать… Во всех его книгах говорилось, что преступник попадается на мелочах… Значит, чем меньше вокруг людей, которые эти мелочи могут заметить, тем лучше. Правда, дочь как будто не давала повода для опасений, и все-таки в этой ссоре было что-то настораживающее… Может, опять это семейное сходство?.. Винни слегка напомнила ему Джона — в тот момент, когда он… в тот раз… вошел в гостиную; а значит, напомнила и молодого Мидленда, а этого Мабл перенести не мог.

Шофер снова спустился по лестнице; стало тихо, затем он осторожно кашлянул перед дверью.

— Два чемодана и шляпная коробка. Правильно, мэм?

— Точно, — ответила Винни самым мелодичным и самым гортанным своим голосом.

А мистер Мабл все молчал.

— Храни вас Господь, — сказала Винни. Голос ее удивительным образом стал вдруг тоненьким и надломленным. Еще чуть-чуть — и она передумает…

Миссис Мабл смотрела на мужа, ожидая, чтобы тот хоть что-то сказал. Ей ничего больше не оставалось, кроме как заламывать руки. А мистер Мабл молчал. И Винни не выдержала. Она повернулась и выбежала из комнаты, пробежала через переднюю — к ожидающему ее такси.

— Чаринг-Кросс, — охрипшим вдруг голосом кинула она шоферу.

Когда миссис Мабл вышла на улицу, машина была уже в пятидесяти ярдах и стремительно удалялась.

Все это выглядело как огромное недоразумение. Позже казалось, разрыва можно было бы избежать. И все-таки он был неизбежен…

С этого дня в жизни миссис Мабл наступил самый мрачный период; последние несколько недель перед страшным концом. Над домом 53 сгущались тучи, и чем больше их собиралось, чем более гнетущей становилась зловещая атмосфера перед финальным актом трагедии, тем тяжелее было жить бедной Энни.

Винни ушла из дому бесповоротно, сомнений в этом быть уже не могло. Целую неделю они напряженно ждали, не объявится ли дочь; потом стали ее разыскивать. В газетах, в рубрике частных объявлений, появились отчаянные призывы: «Винни! Возвращайся домой! Мы все простили. Папа и мама». Больше сделать они ничего не могли. На какую-то долю секунды, когда они советовались, что предпринять, возникла мысль обратиться в полицию; но мысль эта тут же превратилась в ничто, в дуновение осеннего ветра. Они молча смотрели перед собой, боясь взглянуть друг другу в глаза.

Энни Мабл не спала ночами, тревожась о дочери и гадая, куда та могла деться. В голове у нее вырисовывалась одна возможность: Винни ведет «постыдный» образ жизни на содержании у кого-нибудь из знакомых мужчин. В эти дни миссис Мабл не раз вспоминала пожилых господ, что стаями крутились — и не просто крутились — вокруг них в отеле «Гранд Павильон». Теперь она была уверена: да, с Винни произошло именно это. Ни она, ни муж не знали, что Винни, уехав, забрала с собой все свои сбережения, и, готовые к самому худшему, не верили в здравый смысл дочери, не верили, что она, если придется, сумеет постоять за себя. Энни Мабл считала, что дочь подалась в проститутки. Это была самая горькая пилюля из всех, что пришлось ей проглотить…

Была весна, теплый ветер принес с собой эпидемию. Может быть, это была такая же эпидемия, что прошла по Англии в последние дни царствования Эдуарда III; наверняка это была та самая эпидемия, что унесла тысячи жизней во Франции в 1814 году, не пощадив даже жизни императрицы; та самая эпидемия, что бушевала в Европе в последнюю военную весну, собрав жертв больше, чем сама война; та самая эпидемия, что приходила, то почти незаметно, то показывая всю свою мощь, каждой весной. Это была болезнь, на которую многие не обращают внимания, но которая при всем том смертельна.

Она была везде, в самом воздухе, — и уже собирала свой урожай. Те, кто слишком мало думает о здоровье, кто в данный момент ослаблен, страдает депрессией или какой-нибудь душевной болезнью, — все они представляли собой потенциальные жертвы эпидемии.

Энни Мабл была в депрессии, и душа ее была больна. Она терзала себя из-за Винни, но это было далеко не единственное, что лежало невыносимым грузом на ее плечах. Уилл почти полностью вернулся к прежнему образу жизни: он снова целыми днями сидел дома, мрачно глядя на голую клумбу. Бутылка с виски постоянно стояла рядом с ним, и он все реже обращался с разговорами к жене. Редко-редко находил он в себе силы и желание обратить на нее внимание и внести в ее жизнь хоть капельку солнца… Бедная Энни!

Как-то утром Энни почувствовала себя неважно. Ее мучили головная боль и жажда. Вначале она попыталась не думать об этом: мало ли, к обеду пройдет… в крайнем случае к завтрашнему дню, — и взялась за обычную домашнюю работу. Но, не сделав и половины, поняла, что должна хотя бы ненадолго присесть. Отдых вроде бы принес ей облегчение, и она подумала, что почувствует себя еще лучше, если пройдет по магазинам. Она надела шляпку, но, когда спускалась по лестнице, почувствовала головокружение и вынуждена была признаться себе, что больна. Собрав все силы, она вошла в гостиную, где муж, как всегда, угрюмо смотрел в окно.

— Уилл! — Она упала на стул. — Мне что-то нехорошо.

Он немного пришел в себя и спросил, что случилось и чем он может помочь ей. И сам вызвался сходить в лавку — пускай жена отдохнет. Прежде чем уйти, он убедился, что она осталась в гостиной: клумба будет все-таки под присмотром.

На следующий день Энни стало еще хуже. Но даже в болезни своей она нашла некоторое утешение. Мабл был встревожен: это было видно по тому, как он ходил вокруг нее, то и дело спрашивал, как она себя чувствует, и по-мужски, неловко, пытался что-то сделать. Бедняжка Энни, видя такое внимание с его стороны, растрогалась и даже повеселела. Когда он помог ей добраться до кресла, подложил подушку под спину, там, где у нее особенно болело, и озабоченно спросил, что еще нужно, Энни была почти благодарна своему недугу. В постель она не хотела ложиться, это было не в ее характере. Пока она держалась на ногах, в постели ее было не удержать; она даже ходила — когда голова не очень кружилась. Но все-таки она согласилась остаться дома: может быть, в самом деле лучше, если за покупками сходит муж. Мабл сам это ей предложил — и тут же, взяв корзину и список того, что нужно купить, отправился в путь.