— Семья должна была заметить. Тут у нас не просто серийный убийца, хотя с ними «просто» вообще не бывает. Мы говорим о человеке, у которого другая природа. Все, кто окружает его, не могут быть безумцами, кто-то заметил неладное. Ты знаешь, кто стал первой жертвой Эда Гейна?

Леон не изучал преступников так, как она, но к четвертому расследованию он неплохо усвоил ее метод сравнения. Как только она упомянула, что Скульптор похож на какого-то Эда Гейна, Леон просмотрел основы биографии преступника. Поэтому теперь он мог уверенно сказать:

— Да. Какая-то женщина, имя не помню, владелица таверны, вроде…

— Это официально. Но была и еще одна смерть, в которой винили Эда Гейна, однако ничего доказать так и не удалось.

— Кого же он убил?

— Своего старшего брата, Генри Гейна.

Если отец семейства Гейн с готовностью тонул в алкогольных парах, а озлобленная мать жила в собственном мире, то старший сын, Генри, каким-то образом сумел остаться вполне адекватным человеком. Он не привязался к материнской юбке, как Эд, и не забывал, что за забором их полусгнившей фермы есть другой мир, нормальный, огромный, зовущий их.

Когда умер папаша Гейн, семье понадобились деньги. Генри стал инициатором того, чтобы братья ходили в город и выполняли мелкую работу, были на подхвате и сами содержали семью. Августу это могло не устраивать, но и она понимала, что по-другому они долго не протянут.

Генри был лидером, а Эд застенчиво держался за его спиной. Несмотря на дурную репутацию их мамаши, братьев в городе уважали за честность, исполнительность и трудолюбие. Они не пили, никому не хамили, им доверяли многое — даже присмотр за детьми. Они казались тихими и очень милыми ребятами, таких в провинциальных городках любят.

Эд при этом оставался верным рабом матери. А вот с Генри произошло то самое страшное, чего так боялась Августа — он влюбился. Да еще в кого! В мать-одиночку, в распутную женщину, какой позор! Августа была в ужасе. Генри не собирался подчиняться ей. Сильный от природы характер и первая влюбленность помогали, он готов был покинуть ферму, невеста звала его к себе.

Он медлил лишь из-за того, что беспокоился за брата. Генри, в отличие от матери, прекрасно видел, что с Эдом творится нечто странное. Его привязанность к Августе была не «любовью хорошего мальчика к своей мамочке». Это была болезненная одержимость, которая однажды могла довести его до беды.

Поэтому прежде, чем уйти, Генри надеялся вразумить младшего брата, а еще лучше забрать с собой. Он стал все чаще порыкивать на Августу, он упрекал Эда за безвольность, оскорблял при нем мать. Генри, получивший только школьное образование, психологом не был, он шел напролом, ему казалось, что только это и будет правильным. Что с ним может случиться? Разве что он потерпит неудачу и так и не поможет Эду! Ему и в голову не приходило, что возможны другие варианты.

Он разделял с братом все обязанности, пока жил на ферме, он отправился с ним и жечь траву на болотах. Вскоре туда вызвали пожарных — пламя вышло из-под контроля. Ферма не пострадала, огонь быстро удалось потушить. Вот тогда Эд и заявил, что его брат куда-то исчез.

Генри искали всем городком — и нашли. Лежащим в грязи, уже мертвым… давно мертвым. Огонь так и не коснулся его. Полицейские решили, что у него случился сердечный приступ, он упал и задохнулся в дыму. Правда, уже тогда на голове Генри нашли следы удара. Но рассудили, что это, скорее всего, следствие падения.

Что еще это может быть? Он ведь отправился туда с братом — и больше ни с кем. Некому было на него нападать!

— То есть, Эда вообще не подозревали? — не выдержал Леон. — При всей очевидности ситуации?

— Это для тебя ситуация очевидна, а там — маленький городок, все друг друга знают. Братья, которые всегда были очень близки. Агрессивно религиозная семья. Как предположить, что там могло произойти такое убийство?

— Чуть ли не библейское…

— «Каин, что сделал ты с братом своим?» — кивнула Анна. — Как бы то ни было, Генри Гейн исчез, и теперь некому было сдерживать безумие, все больше охватывавшее Эда. Он остался на ферме наедине с матерью. В убийстве брата он так официально и не признался, но ты ведь знаешь, как я отношусь к совпадениям. Это не значит, что Скульптор обязательно не в ладах со своей родней. Но таким, как он, сложно остаться незамеченными. Кто-то должен был увидеть, почувствовать, понять… Вот и проверим, получилось ли это.

— Я думаю, как только мы отправимся проверять, Дима сразу же поинтересуется, что происходит, — заметил Леон. — Теперь уже не может не поинтересоваться.

Его дико раздражало, что кто-то посмел шантажировать его брата — а он терпит это! Однако именно выжидание казалось самой правильной стратегией. Пусть преступник думает, что они сотрудничают, так безопасней, чем бегать от него.

Анна тоже все это понимала. Она на пару секунд задумалась, потом объявила:

— Скажи ему, что наш главный подозреваемый — это Степан Янковский.

— Это который умер? — поразился Леон.

— Да. Он действительно наш подозреваемый, но наименее вероятный. Пусть тот, кто следит за нами, думает, что мы пошли по неправильному следу, это успокоит его. О, кажется, кофе готов!

Вот так просто она переходила с одного на другое. Кофе и расследования у нее были в одной плоскости реальности, и вряд ли это когда-либо изменится.

Но сейчас она сказала все, что хотела. Ей, как и Леону, хотелось расслабиться, отвлечься от всего — не только от дела Скульптора, от всего мира. Не говорить даже, а просто быть рядом и наслаждаться моментом.

Леон тоже не отказался бы от такого, и все же, все же… Проклятый вопрос, который давно уже не давал ему покоя, рвался на волю. Поэтому, когда Анна вернулась и протянула ему глиняную чашку с кофе перебинтованной рукой, он не выдержал:

— Он много знает про тебя… Юпитер. Откуда?

— О чем ты? — нахмурилась она. — Что он уже успел ляпнуть?

Леон знал, что это провокация, там и школьнику понятно было бы. Но не все провокации можно проигнорировать, даже если очень хочется.

Покидая его машину, Юпитер с невинным видом заявил:

— Как там рука Анны, не беспокоит ее больше? Рискует хоть солнцу подставлять? Зря она прячет это от мира. Мне нравятся ее шрамы — дивные реки… Передай ей это.

Он знал, как выглядят шрамы. Знал то, что посторонним недоступно! Даже Леон никогда не видел ее травмированную руку полностью, только те участки кожи, которые она позволяла увидеть.

Юпитер хорошо знал ее и хотел подчеркнуть это. Вот только как он узнал? Возможно, силой сорвав повязку — или ему позволено было увидеть… Это и не давало Леону покоя. Может, и не следовало начинать такой разговор, но рано или поздно все равно пришлось бы.

Теперь он вглядывался в глаза Анны, пытаясь понять, о чем она думает, что чувствует. Бесполезно. Она себя не выдаст, она была готова замкнуться с того момента, как он упомянул Юпитера.