Боже мой, я просто хотел уйти.

«Отпустите меня, и дело с концом».

– Господи Иисусе, женщина, почему?! Вы же сами видите, толку от меня никакого. Ваша секретарша, или кто там эта мисс Брасс, и то всё понимает.

– Потому что я знаю: вы можете добиться успеха с иглой в вене и стаканом в кулаке. Вы были частным детективом на Каллисто семь лет. Это самый долгий срок, какой вы провели на одном месте. У вас хорошо получалось. Вам не нравится быть успешным; это заставляет выделяться. Но вы ничего не могли поделать со своей успешностью. Пытались облажаться, и в кои-то веки не вышло. И всё же, полагаю, регулярное питание и квартира, в которой отопление не отключают, были для тебя чересчур, мальчик. Мы такое не предлагаем. Мы предлагаем то, что тебе нужно: достаточно денег и порока, чтобы упиться до смерти с комфортом после того, как ты выполнишь то, что требуется нам.

– Кто такие эти «мы»? Чьи интересы вы представляете? И, раз на то пошло, кто вы такая? Как мне вас называть?

Дама-босс улыбнулась – это была улыбка босса, который знает, что победил. Тошнотворная грёбаная ухмылка.

– Моё имя лично для вас не имеет никакого значения. Называйте меня Меланхолией, когда надо будет как-то назвать, но я рассчитываю, что такое будет происходить нечасто. И вас не должно заботить, кого я представляю. Сделайте дело, получите гонорар.

– Этого недостаточно. – Недостаточно, потому что речь идёт… о ней. Недостаточно, чтобы выслеживать её, как пёс выслеживает лису. Я хотел знать, что за всадники едут следом.

Меланхолия вздохнула. Выглянула из окна на голубую пену Отбоя. Её острый нос резко выделялся на фоне дьявольского многоцветья.

– Лишь четыре отрывка «Сияющей колесницы, воробьями твоими влекомой» пережили случившееся, чем бы оно ни было, и они довольно серьёзно повреждены. Уверена, вы их видели. Я представляю консорциум бизнесменов, собравшийся, в общем и целом, под эгидой студии «Оксблад». «Оксблад» финансировала все фильмы мисс Анк, кроме одного. «Сияющая колесница» принадлежит нам. Мы за неё заплатили. Мы в самом буквальном смысле владеем и фильмом, и его создательницей. И мы вынуждены настаивать на том, чтобы нам вернули собственность. Не говоря уже о ранее не найденных плёнках.

– Их не существует.

Дама-босс пожала плечами.

– Как скажете. Нас устроит тело вместо бобин. С нашей точки зрения, любой из этих двух вариантов одинаково драгоценен.

– Я что-то не понял. Если вы видели отснятый материал – ошмётки отснятого материала, – то видели и то, чем всё заканчивается. Видели, как она просто – вжух! Исчезла. Хотите, чтобы я вам труп из шляпы вытащил? А кролик не подойдёт?

– Как хотите. – Меланхолия покачала бритой головой. – Не понимаю я вас. В этот самый момент у вас в руках все мыслимые ресурсы, позволяющие разрешить главную загадку вашей никчёмной жизни. Мы думали, это… мотивирует вас к успеху. Мы думали, вы испытаете облегчение.

Я беспомощно взглянул на картину из светостекла, изображавшую унылый мешок с костями, обвязывающий своим поясом из расплавленной меди и планет, перед которым не мог устоять ни смертный, ни бог, талию сучки, собиравшейся использовать этот пояс на полную катушку.

– Идея была хорошая, – сказал я.

– Какая идея?

– На Уране год – это жизнь. Восемьдесят четыре года. Рождаешься зимой, юность проводишь весной, летом ты ещё силён, а осенью стареешь. Только на этой планете можно прокрутить такой фокус. Безупречно. Красиво. Абсолютно художественно, чёрт подери.

– Это всё, что у нас есть на неё, – негромко проговорила Меланхолия, положив руки на стопку папок. Я подумал, что стопка впечатляющая. Они поработали тщательно. И всё же мне эти папки казались жалкими. – Полагаю, киноархивы вам не понадобятся. Сомневаюсь, что мы можем что-то добавить к вашей коллекции.

Я не краснею. Не краснел. Но если бы краснел, то, думаю, испытанная мною в тот момент резкая боль, словно от удара, заставила бы меня покраснеть.

– Скорее всего, нет.

– С сигналом Отбоя состоится вылет из пушки. – Ну разумеется, сперва ритуалы, потом – дела. – Ракета отвезёт вас на Плутон. Там живёт один из членов экипажа «Моллюска»; мы так поняли, он далеко продвинулся в моральном разложении. Живёт под псевдонимом, редко бывает трезвым, хочет, большей частью, чтобы его оставили в покое. У вас двоих должно найтись много общего. В папке всё есть. По пути у вас будет предостаточно времени для чтения. – Меланхолия помедлила. Провела рукой по своей бритой на монашеский лад голове. – Да ладно, – продолжила моя начальница шёпотом. Взяла меня за запястье, выше перчатки. – Разве вам никогда не хотелось узнать, чем закончилась эта история?

Я взял папку. Я вошёл в лифт с Цитерой Брасс. Она выглядела такой самодовольной, что мне захотелось ей врезать. Когда двери лифтового пузыря закрылись, я услышал треск включившегося радио. Первые запыхавшиеся реплики вышедшей в этом месяце серии «Сколько миль до Вавилона?», мыльной аудиооперы, которую любили все, кроме меня, преследовали нас вдоль всей башни Меланхолия до самого первого этажа.

«О, Веспертина, я разыщу тебя даже на вершинах ониксовых башен Эришкегаля! Не теряй надежды! Ещё одна ночь, и мы наконец-то будем вместе… увы, ночи на Венере длинные, словно годы…»

Нет таких сливок, которые богачи не сняли бы с молока.

Утренний Уран избирают жеребьёвкой. Он носит императорскую корону, какой она могла бы отразиться в кривом зеркале, и там, где оригинал украшают Рубин Чёрного Принца и лучший жемчуг Лиззи Первой, в его головном уборе дерзко сияют электрические лампочки: звёзды, которые то загораются, то гаснут. На нём отороченный искусственным мехом мундир и макинтош из чёрной фальшткани, от которого несёт потом и кровью предыдущих Уранов. На фальши мелом и маслом нарисованы лица: титаны и боги в виде фигурок из палочек. Анонимные руки защёлкивают белый воротник на его шее: кольца.

Уран полон веселья. Собрание прихожан брызжет ему на лицо синей краской. Она стекает по его щекам, собирается бусинками на ресницах. Он простирает руки, манит к себе великодушным жестом – это движение всегда такое плавное и уверенное. Уран, каждый Уран множество раз его видит, прежде чем ему приходится самому это совершать.

К нему подходят женщины и мужчины. Двадцать семь. Титания, Оберон и Пак одеты в мерцающую зелёную фальшткань, и в волосах у них ежевика. На Ариэле и Умбриэле длинные серебристые вуали, а под ними – ярко-красные трико. Затем девы: великая Миранда, закутанная в паруса, увешанная золотыми кинжалами Джульетта, Корделия и Офелия, Крессида и Порция, Дездемона и Бьянка – все танцуют en pointe [51], не страшась боли, их распущенные длинные волосы неистово развеваются. Решительно ступает Просперо с посохом и книгой. Маленькие дети играют луны: Белинду, Сикораксу, Фердинанда, Сетебоса, Стефано, Мэб, Тринкуло, Франциско, Маргариту, Розалинду, Калибана, Пердиту; все скачут позади него, точно средневековые танцоры, следующие за Смертью. Карапуз Купидон стреляет из пустого янтарного лука снова и снова, целясь в каждого встречного. Уран окружён своими лунами, своим гаремом, своей семьёй.