Я летела вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и чувствовала, что готова. Но к чему именно? Лежать в обнимку рядом с Миреком? Умереть? И то и другое? Я прогнала эти мрачные мысли прочь. Я сделала нужные распоряжения. Я совершила нечто важное, теперь можно и отдохнуть.

Я промучилась все лето 2015 года, и, кажется, весь мир вместе со мной. Жара не спадала, трава пожухла, цветы поникли и завяли.

В один из особенно знойных дней я распахнула дверь, и в лицо мне ударил горячий, подернутый дымкой воздух, как будто я открыла огромную печку, в которой могла сгореть. Но я не была готова умереть. Захлопнув дверь, я вернулась в свое прохладное уютное гнездышко с жужжащим день и ночь кондиционером. Врачи считали, что мне не следует садиться за руль, так что все дни напролет я проводила с ноутбуком на диване в гостиной – разбиралась с делами в Банке мозга или записывала свои воспоминания.

Стероиды сняли воспаление в мозге, но сильно ударили по телу. Мое обычно худое вытянутое лицо округлилось, как и у большинства принимающих стероиды, и стало похоже на луну. Тело тоже изменилось, причем так резко, что мне было страшно на себя смотреть. Всего за несколько недель от мышц и спортивной фигуры не осталось и следа. Тело отяжелело и перестало гнуться. Я смотрела на свои ноги, привыкшие бегать и крутить педали, и не узнавала их, настолько они стали слабыми и худыми. Дряблый живот выпячивался, как бы я его ни втягивала. Мышцы пловца, которыми я так гордилась, – трицепсы, бицепсы, мышцы спины и плечевого пояса – полностью пропали. Вместо них под кожей, как желе, подрагивал жир. В верхней части спины, чуть пониже шеи, тоже появился комок жира, и я стала похожа на горбуна. За несколько недель я так поправилась, что вместо размера S стала носить одежду размера M. От последнего курса лучевой терапии пострадали волосы – стали выпадать большими клоками. Я не могла смотреть на себя в зеркало: в нем отражалась лысая постаревшая карикатура на ту женщину, которой я была. Это все еще была я? Что еще должно измениться, чтобы я перестала себя узнавать?

Я продолжала тренироваться, но теперь вместо бега и езды на велосипеде гуляла в ближайшем лесу – утром и после обеда. Когда мы ходили в магазин, я крепко держалась за Мирека, потому что боялась потеряться или упасть. У меня подкашивались ноги, я с трудом держала равновесие. Все вокруг плыло, мир был то четким, то размытым. Я не понимала, в чем причина: в голове или в теле? Я не знала. Не могла отделить одно от другого.

Но я могла писать и работать день и ночь без перерыва. Стероиды, как и в январе после операции, придавали мне сил. Я была будто одержима, кипевшая внутри маниакальная энергия не давала спать по ночам. Мне нельзя было водить машину, и я перешла на удаленную работу. Я проводила онлайн-конференции с коллегами, писала отчеты, отвечала на письма, планировала эксперименты, заполняла административные документы, договаривалась с моргами об образцах мозга для наших исследований. Справляться с делами было непросто. Часто задачи или отдельные слова вылетали из головы. Мой мозг все еще был не в форме, он был усеян ужасными кратерами и затуманен воспалением. Я то выплывала в реальный мир, то снова куда-то проваливалась.

Но чем дальше, тем чаще я замечала у себя моменты просветления. Я не знала, что происходило с моим мозгом, но, по всей видимости, отек спадал и ко мне снова возвращался рассудок. Я начала понимать, что все это время была в каком-то странном, невиданном путешествии, которое занесло меня в страну безумия, а теперь возвращалась обратно.

Картинки из недавнего прошлого всплывали в голове из тумана небытия, как кадры из какой-то другой жизни. Я заново училась ощущать реальность и проживать каждый день. Я как будто выкарабкивалась из черной дыры навстречу солнцу и знакомилась с миром вокруг. И постепенно начинала понимать, насколько глубокой была эта дыра.

Я расспрашивала Мирека и детей о том, как вела себя в последние несколько недель, что говорила, что необычного они во мне заметили. Они говорили об этом неохотно и старались рассказывать как можно меньше. Они все-таки до сих пор травмированы моим неадекватным поведением и возможно надвигающейся моей смертью. К тому же они боялись, что вернется та, другая версия меня – чужая, сердитая, растерянная и вечно всем недовольная.

Но иногда, осторожно прощупывая почву, они спрашивали, что именно я помню из последних месяцев, представляю ли, через что прошла я сама – и они вместе со мной. Витек однажды заговорил со мной о том, как мы вместе ходили в аптеку:

– Помнишь, мам? Ты тогда не поняла, что уже видела то же самое упавшее дерево полчаса назад.

Сначала я ничего не могла вспомнить.

Я вообще была там? Когда это произошло? Это точно случилось со мной?

Я закрыла глаза и постаралась сосредоточиться. Напрягла мозг, еще сильнее зажмурилась и начала слой за слоем откапывать этот забытый кусок моей жизни. Я ощутила влажность воздуха после бури, увидела, как мы идем по тротуару, усыпанному поломанными ветками и осколками.

Мне вдруг вспомнился девиз, висевший при входе в Джорджтаунскую больницу: «У всех есть трещины, но именно через них в нас проникает свет». Это сильно отозвалось у меня внутри, и я прошептала сама себе: «Сквозь трещины в моей голове внутрь снова проникает солнце».

Воспоминания двух последних месяцев начали постепенно возвращаться. Они, как испуганные крошечные существа, прятались по темным уголкам разума, а теперь стали осторожно высовываться из складок моего измученного мозга. Приложив усилия, я уже могла вспомнить факты, о которых говорили близкие: ствол дерева, тротуар, искореженную машину. В моей памяти всплывало все больше и больше событий.

Однако, как ни странно, при этом никак не удавалось оживить эмоции, которые я тогда испытывала. Вспомнить свои реакции и ощущения было гораздо труднее, чем восстановить факты. В те редкие случаи, когда кто-то из близких рассказывал мне об очередной произошедшей со мной странности, я внимательно слушала, но не могла связать само событие и те тревогу и смятение, которые им пришлось пережить. Ничего этого я не помнила. Казалось, моя эмоциональная память обитала в другом месте, до которого я пока не могла дотянуться. А может, мой мозг тогда вообще не фиксировал чувства.

Мирек как-то спросил:

– Помнишь тот жуткий ужин, в день, когда мы забрали тебя из больницы? У меня сердце разрывалось, когда я смотрел в твои пустые глаза, на твое застывшее лицо. Ты была такой холодной, злобной.

Я честно пыталась это вспомнить, уточняла детали: что я приготовила, где мы сидели, кто что говорил.

– Мы с Касей встали из-за стола, вышли на кухню и там плакали. Невозможно было смириться с тем, что ты – больше не ты. Мы думали, что потеряли тебя навсегда, – голос Мирека дрогнул от волнения. – Ты была как Кай из сказки Андерсена про Снежную королеву.

Глаза мужа наполнились слезами.

Я снова напрягла мозг, и в нем, как в фильме, виденном сто лет назад, замелькали отдельные кадры.