выпито, — едко отреагировал Бориска. Очевидно, его сильно расстроило, что выпивка так быстро закончилась.

— Я знаю русский пословица: сколько дурака за водкой не посылай, всё равно один бутылка купит.

— Надеюсь, про дурака не в мой адрес сказано? — показно поинтересовался Майозубов.

— Нет, это в ни чей адрес — просто хороший шутка, я сейчас звонить мой приятель, который работать в ресторане через дорогу, он принесёт шнапс прямо сюда, — уверенно махнул рукой Генрих, набрал нужный номер и что-то заверещал на немецком.

— Ну тогда статус-кво восстановлен, а чего спросить-то хотел, бедолага? — напыщенно спросил Бориска, дождавшись пока тот наконец закончит инструктировать своего приятеля.

— Сначала я хотел знать, как делать этот фокус. Теперь понимать, что это не фокус, но совсем не понимать, что вижу. Кто вы?

— Бестолковый вопрос, ты и сам знаешь кто мы. Аристарх — воплощённый, такой же, как и ты, а я в твоей интерпретации — привидение.

— Я тоже стану привидение?

— Нет, не станешь, ты пока ещё не способен себя осознать в достаточной степени.

— Тогда я очень хотел знать, как моя мама? Она умерла, когда мне было восемь лет, — печально произнёс Генрих и по его щеке покатилась слеза.

— Тебе пока рано знать такие вещи, тем более, что ты это не способен ни понять, ни принять.

— Но я очень хочу… Меня мама сильно любить.

— А разве тебя ни после этого никто не любил? — поинтересовался Аристарх.

— Нет, обо мне много заботится — немцы очень добрые люди. Но любить — это другое…

— Не понимаю тебя…

— Объясню вам на примере кухни. Некоторые готовить, точно, как написано в рецепт — это, можно говорить, забота. А другие готовить, как вы говорите, на глаз: они душой чувствовать, что надо делать и сколько чего класть — это вот и есть любовь.

— Ты какой-то неправильный немец, слишком глубокие мысли о любви выдаёшь…

— Ну я же, всё-таки, человек…

— Понятно, что человек, но тут важно понимать, что тобой движет… Если тебе не хватило материнской любви — это одно, а если ты хочешь что-то узнать о любви — другое.

— Я хотеть настоящее…

— Настоящее, к сожалению, — боль, — улыбнувшись ответил Бориска и посмотрел на приближающегося молодого человека, который нёс большой пакет со шнапсом и закуской.

— И как быть, Бориска? — с некоторым недоумением спросил Генрих.

— Чтобы получить настоящую любовь, надо, для начала, научиться любить самому.

— Мне нужен подробный инструкция, как научиться любить самому.

— Инструкция простая — искать любовь, но для начала надо понять что это такое.

— Я не совсем понимать…

— Любовь — не процесс, а свойство души.

— Я должен получить это свойство?

— Верно… Но самое важное, что сейчас можно сделать — выпить. Что-то я давно шнапсом не баловался…

Аристарх с удивлением смотрел на философствующую инфернальную сущность и ничего не понимал. Казалось бы, где привычный пьянчужка Бориска и где любовь? Майозубов готовился задать Бориске вопрос о смысле мотаний по временам, но тот сидел, пил с немцем и был безразличен, как придорожный камень. Поэт решил дать им время, надеясь, что чуть позже обо всём спросит, и чтобы развеяться, неторопливо направился к небольшому пешеходному мостику, соединяющему живописные берега канала, а сознание привычно рождало стихи:

У меня одно пророчество,

Моя тихая беда,

Я встречаю одиночество

Сестру слова «никогда»

Воды тихое течение,

Переливы грустных дум,

Души слабое свечение

И усталый, пошлый ум…

Неспешная прогулка невероятно расслабила и придала сил жить, минут через тридцать Аристарх вернулся обратно и обнаружил, что на набережной остался только в стельку пьяный, плачущий немец, тот медленно ел сосиску и был беспомощен, как ребёнок.

— Любить очень и очень больно, — вытирая слезу, произнёс Генрих.

— Даже не знаю, что тебе сказать, бедолага.

— Мне хочется утонуть в этой река…

— Отличная идея, кстати, но ты не утонешь.

— Почему?

— Это же противозаконно тонуть в реке, — усмехнулся поэт, а вусмерть пьяный полицейский, гладя искренними, почти детскими глазами, видимо, проникшись глубиной столь нехитрой мысли, утвердительно кивнул. Впрочем, Майозубов неплохо знал, как в таком состоянии меняется настроение и поэтому решил, что не оставит пьяного Генриха на берегу канала, что называется, «от греха подальше».

Гений поднял нового знакомого на ноги и повёл к небольшой стоянке такси возле входа в отель, а ещё через пятнадцать минут, втолкнул в свой номер и уложил на кровать, где сладко спала Ника. После произведённого акта благотворительности, усталый Аристарх обвёл глазами слабо освещённое пространство комнаты и иронично произнёс: «Всё вытрезвитель полон». Сейчас ему хотелось только две вещи — понять куда делся Бориска и принять душ. И если вопрос с Бориской был скорее риторический, то абсолютно реальная возможность принять горячий душ, не вызывала сомнений.

Вода, как всегда прекрасно освежила и придала сил, довольный поэт оделся, вышел из ванной комнаты и, к своему удивлению, увидел, что во время его отсутствия, в «вытрезвителе» завертелся бессмысленный и беспощадный алкороман, Ника и Генрих бесстыже целовались в засос и стягивали друг с друга одежду. «Опаньки, как же быстро снюхалась эта пьянь», — удивлённо улыбнулся Аристарх, с любопытством наблюдая за нетрезвой парочкой. Наблюдаемое зрелище оказалось мало эстетичным, хотя отдалённо напоминало известные немецкие фильмы, отчего он едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Затем, решив, что портить чужой праздник жизни не комильфо, задумчиво покинул номер и, стараясь не шуметь, тихонько закрыл за собой дверь.

«Завтра утром кто-то будет сильно удивляться и озабоченно знакомиться», — с трудом сдерживая рвущиеся на волю порывы хохота, ехидно подумал поэт. Майозубов не испытывал никакой ревности, ни отрицательных чувств к кому бы то ни было, выражая увиденному в основном безразличие. Живой интерес вызывали лишь мысли о кустистых рогах «долбанного либерала», особенно, в свете последнего «рогаобразующего» события. Впрочем, слетевшая с катушек Ника именно о них и просила, а тут ещё для неё и призовая игра получилась. Само собой без рифмованных строк, не обошлось и они полились с лёгкостью летнего ливня:

Когда твоя Муза под мухой,

И служит не духу, а телу

Она вдруг становится шлюхой

И рада такому уделу,

Но мир не становится хуже,

Страстишки — всего лишь страстишки,

Поэзия катится к прозе,

Качая на люстре трусишки…

В коридоре, возле лифта, стоял широко улыбающийся Бориска и, как бы прощаясь, помахивал рукой. Аристарх, бросив ироничный взгляд, одобрительно кивнул и прошёл мимо, так как чувствовал, что уже имеет ответы на вопросы, которые так мучали в течении дня. А главное, потому что отчётливо понимал, Бориске хорошо известно о наличии у него этих ответов.