настоящий, просто глюк или что-то вроде того.

— А сейчас, что тебе кажется?

— Наверное, то, что быть поэтом слишком сложно.

— А как же мечты и идеалы, опять же красивые слова про подарок Создателя?

— Я боюсь стать таким, как Макаревич.

— Старым и непривлекательным?

— Нет, старости не избежать, если она предначертана, я очень боюсь начать всех ненавидеть…

— А с чего ты взял, что тебя ждёт столь скорбная участь?

— Мало кому удалось получить столько любви, сколько удалось Макаревичу, но ты же видишь, кем он стал.

— Ну, во-первых, ещё до конца не стал, а только станет. Сейчас же ты видишь проекцию размазанную по времени, а во-вторых, ты зря игнорируешь значение цифры двадцать, — неожиданно сменил тему Бориска.

— И причём тут цифра двадцать?

— Понимаешь, это не просто абстрактная цифра…

— А что же? — почувствовав напряжение в голосе Бориски, спросил Аристарх.

— Двадцать означает то, что тебе осталось прожить в своём теле всего двадцать дней, включая и этот, кстати.

— Как такое возможно, у меня же отличное здоровье.

— Какой смешной, причём тут здоровье? Ты почему-то забыл, что перемещаешься в пространстве-времени. Вот с чего ты взял, что в какой-то момент ты не окажешься в последнем деньке своей жизни?

— Я про это даже не думал…

— Так вот, теперь ты про это знаешь…

— И что же мне делать, Бориска? Что-нибудь можно изменить?

— Ты и сам должен знать ответ на этот вопрос, а вот внимательно следить за обратным отсчётом будет очень полезно и если он приостановится или прекратится совсем, то у тебя, вероятно, появился верный шанс спастись, но это всё такое, прямо скажу, малореальное.

— Бориска, ты опять даёшь мне новую вводную, ты просто ужасен.

— Привидения должны быть ужасны, иначе какой в них прок? — вежливо сказал Бориска и медленно растворился в воздухе.

Проблема общения с неуловимым Бориской усугублялась тем, что он почти не давал ответы на вопросы, отчего в результате всё ещё сильнее усложнялось, и вот сейчас, та же история. «Мне осталось жить всего двадцать дней», — пронеслась грустная волна самосожаления. «Или же, всё-таки, нет»? Поэт не цеплялся за жизнь и, если уж быть совсем откровенным, испытывал от мысли о смерти тихий восторг, о чём тут же написал несколько строк:

Эти двери открыты всегда,

Там разгадано всё и понято

Бесконечная жизни вода,

Утекает к тому, что отнято

Время — чёрный и злой пастух,

Гонит нас, будто мы торопимся

Протестует наш гордый дух,

И в слезах его мы утопимся…

Внезапно пришло озарение, ощутив которое, чуть взгрустнувший поэт громко рассмеялся. Сидящий слева мужчина вопросительно посмотрел, укоризненно покачал головой и снова упёрся глазами в сцену. Но Майозубова мало волновали чужие упрёки, он, в своих воспоминаниях, улетел к началу странного приключения — в две тысячи двадцатый год, а если быть ещё точнее, в двадцатое июня две тысячи двадцатого года. Ведь, если верить магии цифр, то данность, о которой индифферентно поведал Бориска, множественными намёками проявилась именно в тот день, а значит, все ответы именно там, отчего число двадцать вновь заиграло в сознании, но уже, как нечто более определенное и конкретное. Итак, все ответы там!

Непонятно почему, но настроение мгновенно улучшилось, и музыка, льющаяся со сцены, перестала казаться затейливым украшением незатейливых стихов, превратившись в сносный фон, помогающий процессу осмысления, а сам Аристарх словно бы проснулся, вернувшись к проработке самых первых впечатлений о Гребенщикове. И если бы раньше подобное занятие показалось пустой около интеллектуальной блажью с сомнительными абстрактными рассуждениями, то сейчас она несла нечто такое, что могло бы помочь отвлечься и вытеснить мысли о зловещем ограничении цифры двадцать.

Внимание вновь обратилось к поющему на сцене исполнителю, но уже с более конкретной целью, ведь требовалось что-то понять и именно сейчас: в этот вечер, минуту, мгновение. Ответов в звучащих песнях, естественно, не было, они оставались так же пусты, как и раньше. Впрочем, эти песни не имели никакого значения ни двадцать лет назад, ни сейчас и воспринимались, как набор слов под ритмичный музыкальный ряд, но поэт знал, что ответ находится совсем близко. Эмоции буквально разрывали Майозубова, расширяя возможности сознания во времени и пространстве.

Внезапно, Аристарх увидел телестудию, ещё чуть более постаревшего Гребенщикова и сидящего перед ним суетливо нервного, чуть закомплексованного ведущего Михаила Козырева. Поэт осознавал, что всё проплывающее перед мысленным взором — реальная картинка из будущего. Гребенщиков произнёс довольно снобистскую фразу: «Нелепо глупому человеку предъявлять счёт, что он глупый — он глупый… Пока он не захочет стать умнее, ничего не произойдёт» …

Фраза казалась напыщенной, откровенно идиотской, но вполне объяснимой, так как интервьюированный высокомерно относил себя к категории завзятых умников, которым позволено прилюдно судить о других. Аристарх испытал чувство невероятного стыда за престарелого музыканта, ведь тот подбирался к вершине семидесяти лет, а рассуждал, как выпивший лишнего подросток, которого, впрочем, легко оскорбить простым вопросом: «А почему вы считаете других глупее себя»? Или просто уточнить у поймавшего манию величия музыканта: «А что, исходя из вашего высказывания, в итоге должно произойти»? Впрочем, Майозубов понимал, спрашивать бесполезно, так как был уверен, что ответом седовласого исполнителя станет очередной набор банальностей в кружеве из высокопарных ничего не значащих слов.

С другой стороны, присутствовало понимание того, что дело вовсе не в Гребенщикове, тот всего лишь играл роль виртуального оппонента, подталкивающего к поиску ответов на собственные вопросы и совершенно очевидно, что нужный ответ скрывался в эго Аристарха. Дело не в нём, а во мне, — устало подумал поэт, понимая, что предстоит найти некое решение внутри себя.

Если вы сталкивались с подобным осмыслением, то знаете, что работа с эго — довольно неприятная штука, и что особенно печально, предвещает грядущую неудовлетворённость собой, сопровождаемую болезненным, шоковым вопросом: «А так ли я хорош и могу ли стать лучше»?

Аристарх знал, что бессмысленно давать другим такие оценки, как умный или глупый, ведь в условиях постоянного развития они не имеют никакого смысла, а истинная глупость начинается с того момента, когда ты заявляешь: «Всё, теперь я самый умный».

Сделав свой первый вывод Майозубов, снова увидел студию и услышал дальнейшие разглагольствования музыканта: «Для людей, образованных свобода — это необходимое условие продолжения жизни. Для людей необразованных — это понятие не очень ясное. Что такое свобода? Если кормят и поят — это свобода? Если в бараке сегодня выдали двойную порцию каши — это свобода? Чтобы понять свободу, надо иметь что-то в голове»…

Произнесённая Гребенщиковым фраза заставила по-новому увидеть популярного исполнителя. Майозубов понял, что невероятная