— Да, — в усталом голосе Пирсона сквозило смирение. —Господи, я никогда больше не сделаю этого.

— У тебя и не будет такой возможности.

— Точно, — голос Пирсона упал. — Я придумал кое-что. Когда япочувствую, что не могу больше, я выбегу прямо в толпу. Тогда они не посмеютстрелять.

— Они выпихнут тебя обратно, — сказал Гэррети. — Чтобыпосмотреть, как тебя кончают. Вспомни Перси.

— Перси ни о чем не думал. Просто пытался убежать в лес.Рэй, ты не устал?

— Конечно, нет, — Гэррети гордо хлопнул себя по груди. — Ятак, прогуливаюсь перед завтраком.

— А я плох, — пожаловался Пирсон, облизнув губы. — Дажедумать тяжело.

А в ноги будто всадили по гарпуну, так…

— Скрамм умирает, — сообщил подошедший Макфрис.

— Что? — в унисон спросили Гэррети и Пирсон.

— У него пневмония.

Гэррети кивнул:

— Я этого и боялся.

— За пять футов слышно, как хрипят его легкие. Будто черезних пропускают Гольфстрим. Если сегодня будет так же жарко, он просто сгорит. —Бедняга, — сказал Пирсон, но в его голосе ясно слышалось облегчение.

— Он ведь женат. Что его жена будет делать?

— А что она может сделать? — спросил Гэррети. Они шли совсемрядом с толпой, уже не замечая рук, тянущихся к ним, чтобы потрогать. Маленькиймальчик хныкал, что хочет домой.

— Обращаюсь ко всем, — сказал Макфрис. — Думаю, тот, ктовыиграет, должен будет что-то сделать для нее.

— А что?

— Сам решит. А если этот урод забудет, мы все будем являтьсяк нему и душить по ночам.

— Ладно, — сказал Пирсон. — Чего уж.

— Рэй?

— Конечно. А с Барковичем ты говорил?

— Этот хер родную мать из воды не вытащит, если она будеттонуть?

— Все равно я поговорю с ним, — сказал Гэррети.

— Может, еще со Стеббинсом поговоришь? Ты ведь единственный,кому это удавалось.

— Я могу сказать, что он ответит.

— Что?

— Он спросит, почему он должен это делать. И я не будузнать, что ему ответить.

— Тогда пошли его к черту.

— Не могу, — Гэррети пошел по направлению к маленькой,согнувшейся фигуре Барковича. — Он, единственный, кто еще уверен, что выиграет.Баркович был в забытьи. С полузакрытыми глазами и щетиной на смуглых щеках онпоходил на потертого игрушечного медвежонка. Свою оранжевую шапку он илипотерял или выбросил.

— Баркович!

Баркович встрепенулся:

— Что? Кто это? Гэррети?

— Да. Скрамм умирает.

— Кто? А, понял. Рад за него.

— У него пневмония. Похоже, он не доживет до конца дня.

Баркович внимательно оглядел Гэррети своими глазамипуговками. Да, он был очень похож на старого, забытого детьми игрушечногомедвежонка.

— А тебе-то что, Гэррети?

— Ну, он ведь женат и… Глаза Барковича расширились, пока нестало казаться, что они вот-вот выпадут.

— Женат? Женат? Эта жопа с ушами…

— Тише ты, ублюдок! Он может услышать!

— Мне плевать! — Баркович повернулся к Скрамму и заорал изовсех оставшихся сил. — Что ты думал, идиот, когда впутался в это?! Что это играв салочки?!

Скрамм непонимающе посмотрел на Барковича и помахал ему —должно быть решил, что это зритель. Абрахам, что шел рядом, показал Барковичупалец.

Баркович снова повернулся к Гэррети. Он улыбался.

— Гэррети, твоя рожа так и сияет добротой. Пустите шляпу покругу для жены умирающего, так?

— Ладно, — сказал Гэррети зло. — Тебя исключаем.

Он повернулся, чтобы уходить, но Баркович ухватил его зарукав. — Подожди. Я же не сказал «нет». Разве я это сказал?

— Нет.

— Конечно, — на губах его снова появилась улыбка, нокакая-то жалкая.

— Слушай, я вовсе не хотел ссориться с вами, парни. Со мнойвсегда так не хочу ни с кем ссориться, а так получается. Дома тоже всегда такбыло, то есть в школе. Я ведь не такой уж плохой, просто часто встаю не с тойноги, что ли. А мне очень нужны друзья, плохо ведь одному, особенно в такомделе, правда? Гэррети, ты ведь знаешь. Тот Ранк — он сам виноват, он хотелпобить меня. Почему-то все хотят меня побить. В школе мне даже приходилосьносить с собой нож. А Ранка я не хотел… Не хотел, чтобы его… Вы увидели толькоконец и не видели, как он… — Баркович запутался и замолчал.

— Да, правда, — пробормотал Гэррети, чувствуя себялицемером. Он слишком хорошо помнил инцидент с Ранком.

— Ну и что ты собираешься делать? Войдешь в долю?

— Конечно, — рука Барковича судорожно вцепилась в рукавГэррети. —Я могу кормить ее хоть до конца жизни. Я просто хотел сказать… Учеловека должны быть друзья. Кому хочется умирать в злобе? Я не хочу… Не…

— Да, да, — Гэррети начал отходить, ощущая неловкость. Онпо-прежнему ненавидел Барковича, но и немного жалел.

— Спасибо. — Почему-то проблеск человечности в Барковиченапугал его.

Он не мог сказать, почему.

Он слишком сильно отстал, получил предупреждение и, ускорившаг, оказался рядом со Стеббинсом.

— О, Рэй Гэррети! — сказал Стеббинс. — С добрым утром. В чемдело? Гэррети вторично пустился в объяснения насчет Скрамма и его жены, и заэто время еще один парень получил пропуск (на куртке у него было написано«Ангелы ада на колесах»). Закончив, он терпеливо ждал ответа Стеббинса.

— Почему бы и нет? — спросил Стеббинс, дружелюбно улыбаясьГэррети.

Гэррети с каким-то суеверным ужасом почувствовал, чтоотчаяние добралось и до него.

— Звучит так, будто тебе нечего терять, — заметил он.

— Нам всем нечего терять, — улыбнулся Стеббинс. — Так легчеуходить.

Но пойми меня правильно, Гэррети, — я не могу обещать.Сейчас этот бедняга еще кажется вам важным. Я даже скажу почему — вы пытаетесьзацепиться за будущее своим обещанием. Раньше, до Поворота, когда у нас былиеще миллионеры, они основывали фонды и строили библиотеки. Они тоже пыталисьзацепиться за будущее. Некоторые делают это детьми, но никто из них, он широкимжестом обвел участников, — не оставит ни одного ублюдка. То, что я говорю, нешокирует тебя?