– Ох, чует мое сердце, Кречет…

– Мое, Лешка, еще не такое чует! – отмахнулся поручик. – Заварили все мы знатную кашу – устанем расхлебывать. Кстати, к твоему сведению: с предложением Федотова я согласен. Только Лизе здесь оставаться все равно нельзя.

– Почему?

– Потому что глупо. Я, Алешка, за эти дни заврался вконец, всех нас выручая. Как не раскусили до сих пор, ума не приложу. И главное – надо продолжать врать. Иначе нам всем амба.

– Ты о чем?

– Сам посуди. Из столицы, – Кречет многозначительно поднял палец вверх, – присылают девушку-инженершу не для того, чтобы она воздержалась от похода в тайгу по первой же просьбе отставного полковника.

– Тогда получается, Лиза убегает со мной. Раз убегает – значит, виновна.

– Послушай, Берсенев, – жестко проговорил Антон. – Как бы все ни повернулось, при любых раскладах невиновность Лизы доказать все равно будет легче, чем твою. Потому Лиза успокоится, когда опасность перестанет угрожать тебе… Завтра решим, как по легенде нам всем себя следует правильно вести. И еще одно… Я не знаю, как долго нам удастся дальше дурачить милейшего господина Федотова. Полагаю, теперь действовать придется по обстоятельствам. В частности, мы оба должны быть готовы при случае, при необходимости врать одинаково. Согласен?

– Да уж конечно…

– Раз так, нам нужно договориться о тайном сигнале, который будет понятен только нам двоим. И если сигнал позвучит от кого-то из нас, стало быть, мы начинаем подыгрывать друг другу. Годится план?

– Хорошо, принято. Что это может быть?

– Любая невинная фраза удобнее всего. Скажем… – Кречет наморщил лоб. – «Помоги, Господи»? В любом разговоре уместна.

– Так и быть, – кивнул Берсенев. – Нам ведь и правда сейчас Божья помощь не помешает. Ну, пошли в дом? Хозяин заждался.

Ночь прошла спокойно.

Поговорили о разном, причем говорил больше истосковавшийся по новостям из столичной жизни Федотов. Разговор приходилось поддерживать Кречету, тогда как Берсенев решил помалкивать от греха подальше, а после – вовсе извинился и отправился спать.

А наутро, проснувшись, гости не нашли хозяина в доме.

Сперва ничего дурного не подумали: мало ли, по каким делам нужно отлучиться Федотову. Вжившись в роль хозяйки, Лиза даже принялась хлопотать вокруг самовара. Она же первая увидела Федотова в окне. И не сдержала испуганного:

– Алеша!

В момент Берсенев и Кречет оказались рядом с ней. Алексей выругался сквозь зубы, забыв даже о присутствии дамы. Антон тяжело вздохнул:

– Доигрались, господа… Да и я вместе с вами… Конспираторы… Впрямь подумали, что отставной полковник нам верит. Как дети малые, ей-богу.

Ни у кого больше не было слов.

Все трое стояли и смотрели в окно, как во двор входят Григорий Федотов, за ним – двое полицейских в форме и тип в штатском. Его-то Кречет сразу узнал.

Говоруха.

Начальник сыскной полиции Красноярска.

Тут и сказке конец…

1

Когда грянул духовой оркестр, Кирилл Самсонов сорвался.

Выкупив себе купе первого класса, всю дорогу от Петрограда до Красноярска он почти не выходил из него, велев носить себе еду, чай и коньяк из ресторана. Внезапная отмена помолвки, как и следовало ожидать, вызвала в столичном высшем обществе немалые слухи. А уж когда просочилась новость о бегстве молодой княгини Потемкиной за осужденным каторжником в Сибирь, неудачливый жених стал ловить на себе косые взгляды. Да и Лео Ренкас подливал масла в огонь, пересказывая сплетни – в кои-то веки удачливый в делах Сибирский Медведь потерпел сокрушительное поражение. И где – на любовном фронте! Чем же не показался девице Потемкиной один из самых завидных петроградских женихов? После такого вопроса, говорил Ренкас, чаще всего в воздухе повисало многозначительное молчание, что было на самом деле для Самсонова хуже любой, даже самой гнусной, выдумки.

Нет, Лео как раз оказался одним из тех, в ком Кирилл не видел злорадства. Похоже, Ренкас искренне переживал происходившее, а свои рассказы оправдывал очень просто: уж лучше Самсонов услышит подобное от друга в лицо, чем от завистника и недоброжелателя – за спиной. Ренкас даже собрался ехать с ним, но Самсонов отговорил. Во-первых, свои сердечные дела он как-нибудь решит сам. Во-вторых, премьеру «Танцовщицы» никто не отменял, как и присутствие на ней премьер-министра, господина Штюрмера. Наоборот, премьера должна пройти с большим успехом, чтобы все видели – Кирилл Самсонов не раскис, не махнул рукой на свои дела, и то, что произошло – недоразумение, результат размолвки, не такое случается. Наконец, Самсонов возложил на Ренкаса еще одну важную обязанность: регулярно навещать Настасью Дмитриевну Потемкину, бабушку беглянки, дабы морально поддерживать пусть крепкую, но все же – старуху.

Ренкас таки проводил своего покровителя на вокзал. Но стоило Кириллу оказаться в своем купе, как он почувствовал огромное облегчение. Теперь уже не нужно изо всех сил изображать на людях, будто ничего не произошло и он прекрасно контролирует ситуацию. Потому, только поезд тронулся, Самсонов достал из багажа припасенную бутылку французского коньяку, велел подать чаю в стакане, горячую жидкость выплеснул в окно, а стакан наполнил крепким, янтарного цвета напитком. Бутылка опустела в три присеста, и хотя свалить крепкого сибиряка такое количество алкоголя не могло, сказалась усталость от нервного напряжения: Кирилл заснул, даже не раздеваясь.

Так продолжалось почти всю дорогу. Стоило Самсонову немного протрезветь, как его начинали одолевать невеселые думы касательно его позора, и он требовал снова коньяку, всякий раз крича на поездную обслугу все громче. Кириллу очень хотелось сорвать на ком-то накопившуюся злость. Однако окружающие, словно чувствуя исходившую от этого великана взрывную опасность, старались или не гневить его, или по возможности вообще не попадаться Кириллу на глаза.

Потому-то, увидев на вокзальной платформе Красноярска выряженный в парадные мундиры духовой оркестр, состоявший к тому же, по чьей-то хитрой задумке, из одних розовощеких усачей, похмельный и от того особо страшный Самсонов наконец понял – вот он, подходящий случай.

Прямо на глазах у господина Воинова, лично прибывшего к поезду встречать во всех смыслах высокого гостя, Кирилл спрыгнул с вагонных ступеней, стремительно подошел к оркестрантам и, вырвав у трубача – первого, кто попался под руку, – начищенную до блеска трубу, с силой хватил ею о платформу.

Музыка смолкла. Растерянный усач потянулся было к своему инструменту, но что-то его остановило: выпрямился, вытянулся во фрунт, остальные оркестранты сделали то же самое. Не ожидавший подобной реакции Кирилл набычился, тяжело дыша, пнул ногой искалеченную трубу, поискал взглядом и нашел застывшего неподалеку Воинова. Тот же, быстро, как всякий опытный полицейский и не менее опытный мужчина, оценивший происходящее и безошибочно угадав причину, поспешил навстречу Самсонову со словами: