королю, как и я. Он убедил меня, что этот шаг даст королю возможность начать переговоры о мире». С другой стороны Армфельт был напуган угрозами ответственности пред государственными чинами за участие в незаконно начатой войне; эти угрозы, по его словам, были во всех письмах его друзей. Не смотря, однако, на оправдательные пред Густавом объяснения Армфельта, заговорщики, подписавшие вместе с ним «ноту» к Императрице, не только не прекращали своей агитаторской деятельности, но и вели ее еще с большей энергией дальше. Если в Ликкала нашлось всего 8 человек, то в местечке Аньяла вскоре оказалось уже до 100 офицеров, готовых идти против воли короля и действовать самостоятельно. Они образовали конфедерацию, которая и получила свое имя по местечку, где сформировалась. Возбуждение, вызванное посылкой Ликкалакской ноты, достигло наивысшей степени. Конфедераты, на другой же день по отсылке Армфельтом королю своего объяснения от 12-го числа, составили нечто в роде договора о союзе между ними. Этот договор современный переводчик называл «условием финской армии». В нем с одной стороны выяснялась затруднительность положения войска, с другой поддерживались и оправдывались поведенные с Петербургом самостоятельные переговоры о мире. Впрочем конфедераты и здесь даже клятвенно удостоверяли в готовности умереть за отечество, если от Императрицы не последует согласия на мир. Люди вопиющим образом нарушали свой долг и в то же время искренно были уверены, что исполняют его со всею преданностью добрых слуг отечества и своего короля. Вот этот небезынтересный для характеристики Аньяльской конфедерации договор от 13 (2) августа, к которому слабый Армфельт также не поколебался приложить свою руку [63].

«Когда собравшиеся для защищения границ, угрожаемых, как думали вообще, неприятельским нападением, войска во исполнение королевских повелений подступили к Фридрихсгамским стенам, то учинено было сие в силу новой формы правления, предписывающей, что король армией своею повелевать властен, по воинскому же уставу не дозволялось исследовать, как далеко должно повиноваться или нет; но поелику во время похода нашего в неприятельской области и под стенами Фридрихсгама не усмотрено со стороны российских военноначальников кроме оборонительных действий, то мы тогда и уверились совершенно, что не от Россиян, но от нас самих учинено нападение.

«Яко сограждане, соблюдая святость формы правления нами присягаемой и подающей народу право судить о надобности войны оборонительной, а как воины должны были повиноваться высокому нашему начальнику; приведены чрез сие, яко истинные отечества сыны, в самое труднейшее положение и чтобы удовлетворить сим одна другой противящимся должностям некоторые из нас Его Королевскому Величеству всеподданейше о сем представляли; но к общему сожалению нашему нужды наши на тот раз оставлены были без внимания.

«С тех пор по неудачной экспедиции, происшедшей от худых распоряжений, отступя мы от Фридрихсгама перестали помышлять воевать и умирать со славой свойственной воину, увидя, что отечество чрез то не выиграет ничего; напротив того находилось в таких уже обстоятельствах, что требовалось весьма благоразумных и ревностных начальников, чтобы оное спасти от всеобщей гибели. Несчастные сии обстоятельства суть следующие, а именно:

«Находящиеся в наших повелениях войска, не бывшие никогда атакованы прежде, пока не учинили сами они нападения, удостоверены, что неприязненность начата со стороны нашей и крайне недовольны такой войною, которой сильные наши неприятели всячески стараются избегнуть.

«Они никакой не усматривают в том пользы для народа и уверение в сем причиною, что в нации, рожденной впрочем к воинственности, исчезла вся храбрость; почему и воздыхают они бедные теперь о тишине ими оставленной, не променивая оную на славу, а притом и не хотят вести войну с таким народом, о коем думают они, что желает хранить с ними союз. Сверх того обношенные мундиры в здешней армии, всеобщий недостаток в припасах, трудность доставать провиант, доказывающаяся тем, что оный в срок не получается, и скудость в амуниции усугубили еще более неудовольствие и унылость в солдатах.

«Прикрываемая войсками нашими граница кажется охранена довольно и в случае нападения готовы мы оную защищать до последней капли крови; но как получено было из разных мест печальное известие, что Российский флот, гораздо превосходнейшей силы нашему крейсирует пред Свеаборгом, оный взял и сжег один из наших линейных кораблей, в виду нашего флота и армии, так что сие несчастье можно было видеть с валу наилучшей крепости в Государстве, то и принуждены мы думать теперь, что все шеры (шхеры) открыты для убийств и сожжения, представляя себе с отчаяния, что должны мы благодарить не себя и оружие наше, но человеколюбие Россиян, если в отечестве нашем подобных еще не было злоключений; притом мы еще не знаем, каким образом полковник барон Гастер станет защищать от неприятельского нашествия Саволакс и в случае устрашен будет превосходством сил, то весь тот край будет открыт, и в то время спасение наше зависеть будет точию от великодушия победителя.

«Рассматривая страшную сию, но справедливую картину, вознамерились мы так, как прилагаемое при сем прошение явствует, прибегнут к её Имп. Величеству и обнадежить Ее, каким образом нация мыслит. Кроме любви к отечеству и попечения о его благе, яко первейшие должности согражданина, обязывает нас также верность и присяга, коею мы клялись нашему королю, на сие поступить; а особливо, когда увидели мы Его неустрашима, а окружающих особу Его, объятых ужасом; тогда сочли мы за достойнейшее шведского мужа дело, подать средство между двумя коронованными Главами к открытию негоциации, которая, сохраняя честь Государства, надеемся, подействует больше нежели какая либо из чужестранных держав, могущая иметь совсем посторонние для Государства виды. Мы же напротив того в сем случае следуем одной любви к отечеству и верности к нашему королю с пожертвованием даже собственных своих выгод.

«Все сие уважив и пред всемогущим Богом видящим невинность наших намерений мы нижеподписавшиеся святым именем его и нашей честью клянемся, что мы при пожертвовании живота, крови и нашего имения, будем стараться отвращать угрожающие отечеству нашему несчастия, а потому силой такой же между нами клятвы вступили в союз и братство с тем, чтобы во всем имеющем как к общим, так и частным делам и их безопасности отношение, советовать и споспешествовать один другому и в случае, если её Имп. Величество не благоволит согласиться на честный для нации мир, то с той самой минуты должны мы себя почитать обиженными лично и обязуемся потому живыми в руки неприятеля не отдаваться, доколе отечеству не доставим мир, спокойствие и безопасность. С. А».

Этот документ, в сущности однохарактерный с первым объяснением Армфельта, и в известном смысле невинный, был также представлен Густаву. Кроме того распространено было