Финляндии будет также покорно, как и объяснения этих восьми офицеров. Ответ на вопрос, наконец, об отделении Финляндии от Швеции был округлен в такие фразы, которые едва ли не лишали всякой надежды на помощь России: пусть собрание представителей разрешит сперва все вопросы, главнокомандующий выслушает тогда депутатов, окажет свое содействие в патриотическом деле (каком?), и только тогда Императрица проявит свои великодушные и благосклонные чувства. Очевидно, все оставлялось на плечах заговорщиков; не было для них даже утешения найти в анонимном ответе указание на то, что Императрица готова на мир. Этим, по крайней мере, могли они оправдаться пред Густавом. Напротив, королю именно угрожали прогнать силой, если не уйдет по доброй воле. Неудивительно, что конфедераты заподозрили самого Егергорна в действительном исполнении поручения, а распространившаяся вскоре весть о полученных им подарке и червонцах еще более усилила их подозрения. Во всяком случае, они могли наглядно убедиться в легкомыслии своего обращения с «нотою» к Императрице, и полученный ответ произвел отрезвляющее действие на многих.

Через день — по возвращении Егергорна, конфедераты с Армфельтом во главе поспешили представить полученный ответ королю, сопровождая его небольшим письменным докладом. На основании ответа они в. самых почтительных выражениях просили о созвании сейма, уверяя в своей преданности на веки. Но для маскировки ли неприятной сущности петербургской бумаги, или же для того, чтобы более склонить Густава на их просьбу, они объяснили намерения Императрицы в таких выражениях которые наименее соответствовали не только действительному положению вещей, но и самому даже изложению ответа. «Ея Имп. В-во изволила объявить — писали они — что… для наивящего миролюбивых её склонностей доказательства Она повелела прекратить все неприязненности, коль скоро из областей её выведены будут войска вашего королевского величества, равно как и что она готова вступить в прочный и искренний мир со Швецией, только бы ваше величество того возжелать соизволили». Если можно еще найти в ответе некоторое основание для первой части фразы, то для остальной её половины нет уже ничего: нигде не было даже и намека на то, чтобы Екатерина с радостью так сказать готова была на мир лишь бы враг её того пожелал. И этому есть доказательство: в московском главном архиве находится перевод рассматриваемого донесения Армфельта королю. Эту бумагу, как и другие, гр. Безбородко читал с красным карандашом в руке, подчеркивая и делая иногда отметки. Отмеченную выше фразу: «она повелела прекратить все неприязненности» — он подчеркнул и написал на поле: «солгано»; а затем все последующее изложение о готовности Императрицы на мир, если только того захочет король, — он отчеркнул сполна и написал «все солгано»[66].

Вслед за возвращением Егергорна приехал в Выборг 12 (23) августа и Спренгтпортен, и начались его непосредственные сношения с конфедератами. К этому предстоит еще возвратиться, а теперь взглянем, что делалось в восточной части Финляндии.

II. Конец кампании 1788 г

Пришедший 2-го августа в Олонец петрозаводский отряд простоял там несколько дней, комплектуясь драгунами. Тем временем Спренгтпортен 5-го числа получил экстренное повеление Императрицы прибыть немедленно в Петербург для известных уже объяснений с Егергорном. Отряд затем приостановился. Наместник Тутолмин не смел сам распорядиться дальнейшим его движением, так как глядел на Спренгтпортена как на лицо, облеченное особым высочайшим доверием, и его побаивался. Непосредственные заявления наместника не имели влияния на последнего. Поэтому он обратился уже к силе графа Безбородко и просил «сказать ему, Спренгтпортену, хоть одно слово», что он желает, чтобы отряд прибыл поскорее к Сердоболю. Движение это исполнилось, впрочем, само собою, согласно прежнему еще распоряжению. Но дальнейшее наступление к границе и далее, предположенное в двух направлениях, автор проекта диверсии нашел уже не нужным. В этом смысле и отвечал Безбородко Тутолмину (11-го августа)». К соображениям Спренгтпортена во всем касавшемся этой экспедиции относились вообще без критики: их только исполняли, заявлениям же Тутолмина давали в Петербурге мало значения. Вероятно Спренгтпортен, всегда увлекающийся, поговорив с Егергорном вообразил себе, что войну следует считать конченной и остановил свою диверсию, или, по крайней мере, находил ее несоответствующею начавшимся переговорам с финским офицерством. Но еще вероятнее то, что имея собственное честолюбие на первом плане, он не находил уже более эту экспедицию выгодной лично для себя. Иначе, как средство воздействия на Густава, она сохраняла всю свою силу; с целью именно такого воздействия, по отступлении Шведов от Фридрихсгама, Михельсон подвинул свои войска к р. Кюмени, дабы теснить короля и заставить его покинуть Гёгфорс.

Но под Нейшлотом произошел оборот дел, который оправдывал в некоторой мере отмену диверсии, хотя распоряжаясь ею, Спренгтпортен еще ничего о перемене не знал. Выше было сказано, что Гастфер начал бомбардировать крепость 26-го июля (6-го августа). Огонь с обеих сторон продолжался энергично 27-го и 28-го числа. В этот день, после семичасовой бомбардировки, явился в крепость трубач с приглашением прекратить огонь, так как от выборгского губернатора прислана эстафета, о содержании которой комендант будет потом уведомлен. Кузьмин согласился на приостановку огня, с тем чтобы Шведы не производили во время её никаких работ, ни передвижений войска. В 5-м часу трубач вновь явился, но вместо обещанных объяснений принес лишь подорожную, с которой прибыл выборгский посланный; коменданту передано при этом, чтобы он имел терпение, так как через несколько дней ему дано будет разъяснение присланных известий; в противном случае ему предоставлялось возобновить пальбу. Бомбардировка затем продолжалась, причем Кузьмин еще усилил свои батареи. Однако на другой день неприятель не возобновлял осадного огня вовсе; шла лишь ружейная перестрелка, которая тянулась и последующие дни, но еще более вяло. С 4 (15) августа началось у Шведов движение на судах, но не по направлению к крепости, а напротив — от неё; по судам Русские стреляли из пушек.

Все эти необычайные и отчасти загадочные происшествия объясняются, однако, довольно просто. Фон-Гюнцель, выборгский губернатор, войдя сперва в негласное сношение с племянником Армфельтом, а потом, узнав уже официально об удалении неприятельского войска после оказанного офицерами 23 июля неповиновения королю, признал нужным воспользоваться этим обстоятельством для воздействия и на отряд, блокировавший Нейшлот, и нашел там удобную почву. В выборгском наместничестве был некто Пистолькорс, земский судья, имевший поместья в окрестностях Нейшлота и давно хорошо знакомый не только со многими офицерами блокировавшего корпуса, но и с самим Гастфером. Гюнцель воспользовался Пистолькорсом, для того чтобы изобразить этим его приятелям в ярких красках последовавшее отступление Шведов из русских пределов, и пригласить и их сделать то же. Он должен был уверить что Гюнцель берется, дабы предупредить кровопролитие, уговорить