его оставят; а буде бы он выйти начал упорствовать, то в таковом случае употребят они посредства к тому строжайшия». На вопрос: известно ли Армфельту (племяннику подписавшегося и другу короля) о намерениях заговорщиков, Егергорн отозвался незнанием; но пояснил, что при начале войны тот был против неё, а склоняли короля к войне фаворит его, майор Вреде и генерал-майор Толь. В заключение объяснения Егергорн выразил сильное желание видеть Спренгтпортена и прибавил, что финны имеют к нему большое доверие и потому предполагают назначить его начальником своих войск.

Спренгтпортен приехал вь Петербург 8-го (19) августа и по свидании с племянником имел в тот же день объяснение с Императрицей. Об отделении Финляндии, как одно из изложенного, Егергорн не хотел, или не умел выразиться определенно; известно впрочем, что заговорщики сами не довольно уяснили себе даже общие цели своих желаний. Поэтому Екатерина заподозрила Егергорна в двоедушии. В суждениях же её с Спренгтпортеном, без сомнения, речь шла об отторжении Финляндии от Швеции, ибо все его помышления, также как и разные мемуары им поданные Екатерине, прямо клонились к этой цели. Способный более к увлечениям нежели к трезвому мышлению, он представил, вероятно, в ярких красках ожидаемые от того, и пользы России, и вред общему их врагу Густаву. Как женщина, Екатерина поддалась этому увлечению. По крайней мере, как видно из Дневника Храповицкого, Спренгтпортен был этот раз у Императрицы довольно долго, а по выходе его она сказала: «Deux têtes chaudes sentendent: dans un qtfart dheure nous avons beaucoup fait»[65]. Затем он был отправлен в Финляндию «для содействия в предполагаемом намерении».

Привезенное Егергорном послание было рассмотрено в Государственном Совете, и, по нелепости изложенной в нем просьбы отдать финляндцам завоеванную при Елизавете Петровне, а может быть и Петром, часть Финляндии, было разумеется оставлено без внимания. Составленный Остерманом ответ, на французском языке, был одобрен Императрицей в тот же день, а на другой, 9 (20) августа, окончательно переписан и отдан Егергорну.

«Мирные намерения Императрицы в отношении к Швеции не могут не быть известны просвещенным и беспристрастным Шведам; Финляндия особенно, в качестве непосредственной соседки России, испытала проявление этого благорасположения в 1785 году, когда при бывшем голоде, её И. В-во повелела открыть для Финляндии магазины, приготовленные для продовольствия собственных подданных. Даже и теперь, когда самая несправедливая и беззаконная в своих основаниях война начата шведским королем, Императрица вполне признавала различие между побуждениями государя и его подданных. Она очень далека от того, чтобы не различить их, не смотря на негодование, которое поступок этот естественно возбуждает в душе её. Поэтому с чувством удовлетворения приняла Она выражение воодушевляющего финскую армию настроения и известие о принятом и исполненном ею решении устраниться от соблазна, который увлек их в русские пределы. Но сколько бы ни был шаг этот согласен с принципами человеколюбия и великодушие, руководящими её И. В-вом, Ей все-таки остается желать, чтобы стремления финского народа к восстановлению старинного доброго соседства и согласия были выражены собранием большого числа граждан и облечены в представительную форму, которая дала бы им законное и достоверное утверждение. С этой целью, и во внимание к щекотливости настоящего положения вещей, все те, кто разделяет спасительные намерения изложенные в мемуаре представленном её И. В-ву майором Егергорном, должны немедля согласиться между собой и составить представительное собрание, которое могло бы войти в законные сношения о пользах своего отечества и окончательно установить порядок, наиболее соответственный настоящему и будущему их благосостоянию. — Генерал гр. Мусин-Пушкин, главнокомандующий войсками Императрицы в Финляндии, будет уполномочен не только продлить ныне обсуждаемое мероприятие, но и выслушать финских депутатов кои к нему присланы будут от этого собрания, и распорядиться всеми необходимыми пособиями, чтобы привести это патриотическое дело к благополучному окончанию. Только тогда её И. В-во может явить в большей мере великодушные и благосклонные чувства, одушевляющие Её в отношении финского народа. — Но прежде всего финские собственно войска должны очистить границы России. Нельзя надеяться, чтобы шведский король во главе своих войск решился на это по доброй воле. В таком случае достоинство её И. В-ва и благо её подданных требуют, чтобы войска эти не только были вытеснены силою, но и преследуемы, и тогда вступление русских войск (в шведскую Финляндию) сделается необходимым. Но за выраженными со стороны некоторых начальников и офицеров финского войска чувствами, и если эти чувства сообщены будут и другим гражданам Велик. Княж. Финляндского, вступление русских войск и пребывание их в этой стране не только не поведет к притеснению, или во вред жителям, но будет напротив способствовать установлению и упрочению такого политического и гражданского быта, которого желают и должны желать все истинные и разумные патриоты, дабы достигнуть действительного и ненарушимого благосостояния». С.-Петербург, 9-го августа 1788 г. (Без подписи).

Ответ этот не был никем не подписан и в таком виде передан Егергорну, который тщетно домогался хотя бы подписи вице-канцлера. Такой отказ Храповицкий в своем Дневнике мотивирует опасением, «чтобы каким либо не доброхотным не был доставлен королю». Едва ли это была существенная причина. Главнее, вероятно, было то что правительство не хотело вообще облечь в официальную форму сношение с какой-то подозрительной горстью людей, явившихся самозванными представителями народа, к тому же не имевшего самостоятельного существования. Все дело имело характер интриги, а интриги, как известно, не закрепляются подписями, тем более высших чиновников в государстве. Кроме ответа, Егергорн получил еще в подарок перстень и 500 червонцев и отправлен в обратный путь. 11-го (22) августа, вечером, его доставили в местечко Виалу на границе, и переправили через реку.

Ответ, разумеется, не удовлетворил заговорщиков; они даже заподозрили его подлинность. Никем не подписанная бумага представлялась тем большей насмешкой, чем больше были их претензии. Вез сомнения форма была вежлива и по-видимому благожелательна, но что же дальше? На изъяснение искреннего желания нации восстановить мир и союз отвечают: это хорошо, но мы вам не имеем основания доверять. Соберите действительных и легальных представителей народа, и тогда только могут начаться законные сношения и соглашения. На вопрос, в котором сквозила даже угроза: следует ли нам оставить оружие и возвратиться к своему очагу, или же употребить его на оборону своего отечества? — отвечают безапелляционно: прежде всякого разговора извольте очистить русскую территорию. Бессмысленное предложение возвратить часть края, приобретенного русской кровью, оставлено даже без упоминания, а взамен того обещано вступить и в их землю, если король не оставит русских пределов по доброй воле. Мало того, безобидное прохождение войск обещано только в том случае, если все население