Но цифровые технологии все еще могут позволить людям делиться своим опытом так, как раньше это было невозможно. Хорошим примером может служить Spark. Вскоре после выхода журнала его закрыли и конфисковали все экземпляры. Когда Культурная революция закончилась и горстка выживших смогла заглянуть в свои личные дела, они увидели полицейские копии журнала и сфотографировали материалы. Но он оставался в их личном распоряжении или распространялся лишь среди нескольких десятков выживших.

Эти группы, которые в исследованиях памяти называют "группами-носителями", могли бы оказать непосредственное влияние в Китае, если бы имели доступ к средствам массовой информации. В большинстве своем они этого не сделали, но, тем не менее, их знания распространились благодаря развитию цифровых технологий. В случае с Spark это позволило членам организации сканировать журнал в формат PDF и отправлять его по электронной почте другим людям. Медленно, но верно этот процесс превратился в снежный ком, пока журнал не стал широко известен. Воспоминания, которые когда-то были личными, стали коллективными - не для всех китайцев, но для значительного числа людей в стране, многие из которых были высокообразованными и влиятельными.

Именно так другой теоретик памяти, Алейда Ассманн, называет разницу между "хранимой" и "функциональной" памятью. Цифровые технологии позволяют хранить предметы, защищая их от естественного разложения временем или цензурным уничтожителем бумаги. Но функциональными они становятся только тогда, когда их можно использовать. Ассманн сравнивает это с музеем, который переносит экспонаты из своих хранилищ в витрины. Государственные архивы и, позже, работа групп жертв позволили сохранить память об Искре, но она оставалась хранимой памятью, к которой общественность не могла получить доступ. Цифровые технологии сделали ее функциональной, позволив тысячам и даже миллионам людей узнать о ней через фильмы, книги и статьи.

Благодаря этим технологическим преобразованиям некоторые китайцы могут легко видеть, как правительство излагает историю в своих корыстных целях. Правительственные пропагандисты могут наводнить СМИ своей версией реальности или затормозить нежелательную информацию. Эта изощренная форма цензуры означает, что большинство людей все равно согласятся с правительственной версией событий. И все же сейчас достаточно людей имеют доступ к альтернативным интерпретациям прошлого, чтобы вопросы стали широко распространенными и настойчивыми, несмотря на все более жесткие репрессии.

Подъем китайских контр-историков важен, поскольку он происходит в жестко контролируемой политической среде и бросает вызов легитимности Коммунистической партии. Но это также часть глобальной тенденции. Если мы посмотрим на наши страны - Африку, Америку, Азию или Европу, - то увидим, что все мы переживаем бум памяти - постоянно растущее число книг, фильмов, выставок и произведений искусства, которые пытаются осмыслить настоящее через прошлое. И чаще всего об этом прошлом рассказывают очевидцы.

В западных странах эта тенденция началась после Первой мировой войны. Массовая грамотность, дешевые издания и новая киноиндустрия помогли миллионам людей понять эту травматичную войну через концепцию шока от раковины. Даже люди, не участвовавшие в боевых действиях на фронте, чувствовали, что их поколение пережило своего рода боевую травму. Такое слияние идентичности и травмы стало нормой во всем мире. За последние несколько десятилетий общая травма стала определять не только поколения, но и группы людей и даже нации: Холокост для Израиля, Нанкинская резня для Китая и геноцид для Армении.

Некоторые из этих воспоминаний происходят в материальной сфере - на полях сражений, в музеях, романах, поэзии и письмах. Однако сегодня это воспоминание происходит и в том, что ученый Джей Уинтер называет "театрами памяти" - в виртуальном мире кино, телевидения или видеозаписей судебных процессов по делам о военных преступлениях. Чаще всего предпочтение отдается устным историям, которые многие считают более достоверным рассказом о событиях прошлого, чем научные реконструкции.

Однако память - понятие неоднозначное. Как мы знаем из собственной жизни, с возрастом память меняется. Эта изменчивость особенно характерна для понятия "коллективная память". Иногда его используют для обозначения чего-то вроде неизменных воспоминаний о страданиях, заложенных в коллективной психике нации. Однако в том виде, в котором этот термин был первоначально задуман в 1920-х годах французским философом Морисом Хальбваком, он имеет более точное и полезное значение: когда люди вспоминают группами, они образуют коллектив, состоящий из индивидов, иногда исчисляемых миллионами, но каждый из которых имеет свою собственную направленность и интерпретацию прошлого. По мере того как эти люди вымирают, коллективы могут распадаться, а воспоминания угасать. Эти группы не обязательно должны включать в себя все или большую часть общества; меньшие группы тоже могут иметь коллективную память.

В этом смысле этот термин применим к китайским подпольным историкам. С помощью цифровых технологий они сформировали коллективную память и как свободная, изменчивая группа людей пытаются переписать историю Китайской Народной Республики. Возвращаясь к аналогии Алейды Ассманн, можно сказать, что эти воспоминания теперь не в хранилище, а в музейных витринах, даже если большинство китайцев не могут попасть на выставку. Этот процесс происходил медленно, в течение десятилетий. Один из способов понять, как Китай переходит от молчания к речи, - рассмотреть одного из величайших китайских писателей последних полувеков, романиста Ван Сяобо.

На протяжении конца 1970-х и 1980-х годов китайские писатели боролись с травмами эпохи Мао. Как и в императорскую эпоху, большинство писателей были слугами государства, лоялистами, которые могли лояльно критиковать, но никогда не стремились свергнуть систему. И все же они подвергались преследованиям со стороны Мао, их заставляли работать в поле или разгребать навоз за высказывание даже самых робких мнений. Многие из них писали то, что стало известно как литература шрамов, рассказывая о страданиях таких же образованных людей, как они сами. Почти вся эта литература была жалкой и бессодержательной: это были произведения людей, обиженных, но не задумывающихся о том, что они служили системе, которая убила миллионы людей.

Затем, в 1992 году, неизвестный писатель по имени Ван Сяобо опубликовал странную новеллу, пародирующую эти ранние произведения. В ней рассказывалась уморительная и абсурдная история двух молодых влюбленных, сосланных во время Культурной революции в отдаленную часть Китая неподалеку от бирманской границы. Там они вступают во внебрачную связь, их ловят чиновники, заставляют писать бесконечные признания, гастролировать по сельской местности в менестрельном шоу, воспроизводящем их греховное поведение, сбегать в горы, возвращаться для нового наказания, и так до тех пор, пока в один прекрасный день их не отпускают, нераскаявшихся и слегка растерянных.

Роман сразу же стал популярным благодаря сексу, который был вездесущим, смешным и фарсовым. После секса самым шокирующим было то, как изображены интеллектуалы. В романе Ванги они почти так же плохи, как и управляющие ими партийные хаки.