Члены антисоветских центров активно внедрялись не только в штабы, но и в различные главки. «Главкизм», как неизбежное следствие государственной системы управления централизованной экономикой, требовал огромного количества чиновников, профессионально разбирающихся в бюрократических «тонкостях». По оценке князя Г. Н. Трубецкого, большевики оказались «бессильны побороть одно из главных зол старого строя – бюрократизм и чиновничество. Наоборот, и то, и другое усилилось до невиданных прежде размеров. Расплодилось множество учреждений, главная цель коих состояла в том, чтобы предоставлять хорошие оклады служащим. Так появились «центротекстиль», «центрожир» и неисчислимое количество других «центро», не говоря о комитетах. Многие тысячи людей кормились в этих учреждениях» (41). Рост «главков» способствовал «внедрению» в советскую вертикаль управления. Вскоре после окончания «саботажа» ноября-декабря 1917 г. многие чиновники стали возвращаться к работе в различных учреждениях (в частности, муниципальных), причем для многих это означало не «примирение» с советской властью, а лишь работа в ожидании неизбежного скорого ее падения. Но советская управленческая система не исключала шпионажа. В 1918–1919 гг., например, в этом отношении проводил «работу» сын известной кадетской деятельницы А. В. Тырковой А. А. Борман. При содействии бывшего служащего Земгора А. И. Ашуба-Ильзена он сумел устроиться на работу в Наркомат торговли и промышленности. По их оценке, «советская власть еще была плохо организована… В те дни Чека била направо и налево, еще в значительной степени вслепую. Если бы тогда в Москве существовала организованная группа людей, то можно было бы извне, а, главное, проникнув в советские учреждения, изнутри взорвать большевиков». «У большевиков не хватало своих людей для заполнения всех мест в комиссариатах, они даже не могли производить строгую проверку всех лиц, поступавших к ним на службу. Все учреждения были заполнены контрреволюционерами…». Принимая непосредственное участие в работе отделов НКТП, Борман «главное внимание сосредоточил на захвате в свое ведение печатей комиссариата», что позволяло готовить фальшивые документы. Проработав в составе Наркомата с апреля по ноябрь 1918 г., присутствуя даже на заседаниях Совнаркома, Борман благополучно перешел на нелегальное положение и через Петроград был переправлен в Финляндию (42).

Весьма удобной структурой для внедрения агентов, не вызывавшей подозрений у ВЧК, стал Главсахар. Наделенный, согласно декрету ВСНХ от 2 мая 1918 г., чрезвычайными полномочиями в области регулирования сахарной промышленности, этот главк (как и Наркомпрод, Главвод, Главнефть) мог создавать собственные охранные части (только в июне 1919 г. они перешли в ведение НКВД). Одну из таких частей контролировал резидент генерала Алексеева Н.Ф. Иконников. Принимая на службу в полки Главсахара юнкеров и офицеров, он регулярно переправлял их в Добровольческую армию «до тех пор, пока три имевшиеся налицо полка Главсахара не перешли уже полными составами, с оружием и пулеметами, на сторону белых». Одним из полков командовал бывший офицер Текинского конного полка, сотник Капков. Этот переход завершился под Киевом в августе 1919 г., когда с полком Киевского Главсахара перешел к белым сам Иконников. Ведомствами, давшими легальное прикрытие бывшим офицерам, были также Главкрахмал и Главтоп (43).

В отношении использования различных легальных структур в качестве формального прикрытия показательна также деятельность военных, «ветеранских» (выражаясь современным языком) организаций. Так, например, таганрогский отдел «Союза увечных воинов» стал основой для создания Таганрогского Центра Добровольческой армии, а отдел этого «Союза» в Бердянске смог даже самостоятельно поднять восстание против советской власти в апреле 1918 г. В Борисоглебске легально работал «Союз унтер-офицеров», организовавший антибольшевистское восстание в ночь на 25 августа 1918 г. и пытавшийся присоединиться к частям Донской армии, действовавшими на Воронежском направлении (44).

В 1918 г. на Урале, в Поволжье, в Закавказье и Туркестане значительным влиянием среди местного населения пользовались т. н. Союзы фронтовиков. Построенные по беспартийному признаку, «Союзы» объединяли в своих рядах и солдат, и офицеров, и военных чиновников. Членство в «Союзе» обеспечивалось лишь пребыванием на фронте и не требовало каких-либо цензовых отличий. В 1918 г. «Союзы» могли выступать и на стороне большевиков (как, например, в Звенигородском уезде Киевской губернии, где «фронтовики» вошли в состав уездного ревкома), и на стороне их противников. Главные уставные задачи «фронтовиков» сводились к помощи в трудоустройстве и других формах «экономической взаимопомощи». В этой деятельности «Союзам» активно содействовали кооперативные структуры. Легальный статус позволял открывать счета в государственных кассах, собирать пожертвования. На практике, довольно часто, Союзы выступали организаторами подготовки антисоветских восстаний. Наиболее известными из них были восстания в Ижевске в начале августа, в Самаре и Саратове в мае, в Омске и в Екатеринбурге в июне, в Баку в июле 1918 г. (45).

В Ижевске первоначально «фронтовики» тесно сотрудничали с местным Советом. «Союз» возглавлял фельдфебель Солдатов (по другим данным – прапорщик В. И. Мерзляков). Ижевский Союз, по разным сведениям, насчитывал от 800 до 4 тысяч членов и занимался самой обширной деятельностью: от создания касс взаимопомощи до проведения театральных постановок и «лекций по общеобразовательным вопросам». У Союза были местные отделения в селах Красноуфимского и Сарапульского уездов Вятской губернии. По советским данным, в Союзе нелегально числилось около 80 офицеров, пользовавшихся им для прикрытия своей «контрреволюционной деятельности». Но более точными представляются свидетельства, согласно которым подготовку выступления вела только «пятерка» – часть руководства Союза во главе с солдатами Непряхиным, Разживиным, Мехоношиным, Стялскиным и Пьянковым. Именно они координировали действия между ижевской и боткинской группами Союза, между крестьянскими отделениями в окрестных селах, а также между Союзом и офицерским подпольем, действовавшим автономно, тогда как остальная часть Союза выступила уже по заранее запланированному сценарию. Это позволило провести достаточно организованное антибольшевистское выступление 17–18 августа 1918 г. В течение нескольких часов после начала выступления удалось «из вооруженной, неорганизованной толпы рабочих и фронтовиков… формировать отделения, взводы, роты» (46).

Таким образом, для деятельности антисоветского подполья в конце 1918–1919 гг. характерно стремление выполнять определенные, конкретные задачи, связанные с разведкой. В последующий период (1920–1922 гг.) подполье перейдет к более активному сотрудничеству с разворачивающимся повстанческим движением в Советской России. Наряду с этим антисоветская агентура будет стремиться к «внедрению» в органы советского и даже партийного аппарата, ради их внутреннего «перерождения», эволюции в сторону «нормального буржуазного развития», связанного с проведением НЭПа. Не случайно именно в эти и последующие годы в среде части русской эмиграции стали популярны не только идеи «сменовеховства» и «возвращения на Родину», но также идеи т. н. термидора – политического перерождения советской системы. Но в 1919 г. антибольшевистское подполье стремилось не к «перерождению» советского аппарата, а лишь к его наиболее эффективному использованию – с точки зрения выполнения тех или иных задач, поставленных военно-политическим руководством Белого движения. Что касается надпартийных и межпартийных коалиционных общественно-политических структур, то их деятельность оправдала себя не только с точки зрения результатов «программно-академической» работы, но и по итогам подпольной антисоветской деятельности. Она оказалась гораздо «продуктивнее» в сравнении со структурами российских политических партий начала XX столетия. Как показал опыт решения разнообразных политических проблем в условиях гражданской войны, именно межпартийные коалиционные структуры выполняли роль элементов представительного фундамента Белого движения в 1917–1920 гг.