— Ага, — Анна смотрит на голову леща — ей кажется, что на его рыле застыл крик боли, — и отделяет еще белого мяса из дыры в его боку. Поверх куска рыбы девушка накладывает на вилку пюре и поясняет: — Мы хотели поужинать в выходные, но она занята, поэтому решили встретиться накануне дня моего рождения, только мы двое, — она отправляет рыбу и картошку в рот и снова нагружает вилку. В каком-то смысле отрадно, что ложь не доставляет ей удовольствия, — еще одно доказательство того, что ее приключение всего лишь пустяк, каприз.

— Ну тогда хорошо вам провести время. Обними ее от меня.

— Ладно, — Анна наливает очередной бокал вина. Чувствуя на себе тревожный взгляд Пита, она произносит в оправдание: — Вкусное вино.

От звука собственного голоса ей почему-то становится не по себе, и она пялится в желтую жидкость, пока не понимает, что накануне сказала Джеффу те же самые слова, но искренне.

Посреди ночи Анна, задохнувшись, просыпается. Ей снился сон. Подробности видения уже распались, но она помнит, что там присутствовал ее отец и что она стояла на краю обрыва, а потом падала, падала. Она лежит в постели и ждет, когда проснувшийся мозг избавится от ощущений опасности и страха, но жуть лишь усиливается. Как будто окружающая темнота физически давит на нее со всех сторон. Ей тяжело дышать, кажется, будто кислород перестает поступать в легкие, и тревога душит ее.

Анна встает с кровати, пересекает комнату и открывает окно. Холодный воздух обжигает лицо, все волоски на полуголом теле встают дыбом. Анна сознательно регулирует дыхание — четыре секунды вдох, пять выдох, — и паника начинает отступать. Поднявшись на цыпочки и поставив локти и подбородок на оконную раму, девушка располагается почти с удобством и смотрит на улицу. Над противоположным рядом домов виден лоскут центра Лондона и вершины нескольких высоток — Ситипоинт, Шард и уродливый небоскреб в районе «Слон и замок» с воздушными турбинами наверху, — вокруг которых только начинает заниматься заря. Видимо, уже почти утро. В доме на вершине холма, который Анна снимала в Шеффилде вместе с Зарой и Хамзой на третьем курсе, из люкарны в ее комнате был виден весь город, и девушка часто сидела, блаженно наблюдая, как менялся вид во время рассвета и заката. Эти воспоминания действуют на Анну умиротворяюще, а когда с запада, мигая красными огнями на крыльях и на хвосте, взлетает самолет, она испытывает душевный подъем. Она снова обращается мыслями к человеку, который четыре года назад стоял у багажной вертушки в Хитроу, ожидая свой чемодан. Незнакомец затерт в толпе семейств, парочек и бизнесменов — некоторых из них он видел в самолете — и наблюдает за тем, как на ленте появляются первые чемоданы, затем еще и еще, и опасается: а вдруг с его багажом в этот раз выйдет накладка. Он включает телефон, и аппарат с жужжанием начинает принимать сообщения — от его начальника, начальника его начальника, коллег, жены. Затем происходит военный переворот, или политическое убийство, или восстание, или еще какое-то значительное событие в некой точке земного шара — Анна еще не выяснила, в какой именно, — и ему нужно срочно ехать туда, прямо сейчас. Он бежит в зал отправления, узнает, что рейс в точку Икс вылетает через тридцать пять минут. Он думает о чемодане на багажной карусели, сожалеет о нескольких уложенных в него вещах и прощается с ними. Спрашивает один билет до точки Икс и, даже не поинтересовавшись ценой, протягивает кассирше карту «Американ Экспресс»…

Анна вся дрожит, но она довольна: приступ паники был всего лишь последствием дурного сна. Она снова ложится в кровать, и теплое постельное белье приятно ласкает ее тело. Пит спит на спине, похрапывая. Она легонько толкает его локтем, и он инстинктивно поворачивается на бок, словно и в глубоком сне не забывает о ее нуждах и хочет ей угодить. Анна теснее прижимается к нему и целует его пушистый затылок. Затем закрывает глаза и засыпает.

ЧЕТВЕРГ

На Карнаби-стрит и в окрестностях есть много обувных магазинов, и во время обеда Анна неспешно обходит некоторые из них, пока не останавливается в бутике на верхнем этаже «Кингли Корт». Она выбирает три пары для примерки и в ожидании, когда продавщица принесет ей нужный размер, сдергивает носок и любуется свеженакрашенными ногтями. Анна быстро отметает одну пару со слишком остроконечными носами и долго выбирает между двумя оставшимися. Это почти одинаковые сапоги из черной кожи, а их главное отличие кроме незначительной разницы подкладки и стежка состоит в цене: одна пара 110 фунтов, другая — 320. Хотя они выглядят практически идентично, Анна предпочитает дорогие сапоги. Да, дорогие и правда лучше. Она наконец напоминает себе о повышении зарплаты и повторяет в уме слова, которыми подбадривала себя в магазинах одежды с подростковых времен: дорогие вещи на самом деле не дороже других, поскольку настоящая цена покупки выясняется лишь позже, на основании того, как часто ты надеваешь ту или иную вещь и насколько тебе это нравится. Продавщица забирает дорогую пару, чтобы упаковать в коробку, но Анна уже не может надеть свои старые ботинки, которые теперь кажутся смехотворно, до неприличия изношенными, и говорит, что пойдет в обновке. Со старыми ботинками, которые торчат из огромного бумажного пакета и вместе с ним покачиваются, Анна направляется к Сохо-сквер, купив по пути карри. На улице прохладно и ветрено, и Анна присматривает скамейку — из сентиментальных побуждений она выбирает то самое место, где активировала профиль «Кисмет» и сидела в ожидании, пока индекс 54 не вошел в парк. Неужели это было чуть больше недели назад? Она тыкает ложкой в карри, но почти не принимается за еду — переполняющий ее водоворот беспокойства не оставляет места для пищи. Анна едва одолевает половину и отправляется на работу. На краю площади она бросает коробку с едой в урну и, немного поколебавшись, сует туда же старые ботинки.

— Новые сапоги! — замечает Ингрид, когда Анна подходит к своему столу.

— Подарок себе любимой, — отвечает Анна, крутя ступнями; блестящие темные сапоги кажутся влажными. — На последний день перед тридцатилетием.

Ингрид