– Прости, пожалуйста, – пробормоталая, – я глупость сморозила.

– Ничего. И не вздумай сюда мне подружектаскать, – уже спокойнее продолжала Жозя. – Недосуг мне с бабкамиболтать, птицы заботы требуют. Уезжай на работу, не беспокойся.

– Ладно, ты только двери запри.

– Днем? Вот уж глупость! В Евстигнеевкеспокойно, – заявила старушка.

– Жозя, ты ведь пойдешь в птичник?

– Ну конечно.

– Вольерная расположена далеко от входа,там шумно. Вдруг злой человек проникнет в дом?

– Зачем?

– Обокрасть, например, захочет.

– У нас камеры! Вся деревня в курсе.Побоятся даже к калитке приблизиться, – торжественно объявила бабушка.

– Аппаратура давно сломалась, сейчаскамеры – просто муляж, – парировала я. – Кстати, ужасно глупо непозвать мастера, не отремонтировать систему.

– Откуда ты знаешь? – изумиласьЖозя.

– Случайно выяснила.

Я решила не сообщать старой даме о визитеЛиды. Не стоит нервировать ее рассказом о том, как по ее дому ночью бродилановая невестка. Как только Дана поправится и выйдет из больницы, я немедленнопосоветую ей не только исправить видеотехнику, но и уволить болтливую Зину, нопока пусть все течет по-прежнему. Жозя и так взбудоражена, ни к чему ей новыестрессы.

– Местные не полезут, – уперласьстарушка, – им же ничего не известно.

– Кроме евстигнеевцев, имеютсягастарбайтеры, бомжи, прохожие, – перечислила я. – Приметят добротныйдом, перемахнут через забор, войдут в коттедж и похитят ценности.

– На камерах не написано, что они неработают. И у нас ничего особо ценного нет!

– Совсем? В любой семье есть хорошиевещи: серебряные ложки, ювелирные изделия, картины, статуэтки.

Я ожидала, что Жозя занервничает, вспомнит проптичку из платины и скажет: «Вилка, давай отвезем одну ценную вещь на хранениев банк!» Думаю, Лида больше не вернется в дом, элементарно побоится. С другойстороны, кто ее знает! А я не могу безвылазно сидеть на даче и работатьсторожевым псом. Но Жозя повела себя иначе.

– Пустяки, у нас дома дешевый ширпотреб.

– Когда-то у Даны имелись красивыеукрашения. Вроде ты ей их и дарила, – наобум сказала я.

Старушка чихнула, потом с явным удовольствиемотхлебнула какао.

– Было, да сплыло, – заявила она. –На какие деньги, думаешь, Дана бизнес поднимала? Пришлось продать цацки.

Я оказалась в сложном положении. Как я ужеупоминала, не хотела тревожить Жозю, поэтому рассказать ей о визитах Лидыпосчитала невозможным. Но птичка из платины очень дорогая вещь, ее следуетспрятать подальше.

– Могу что-нибудь для тебясделать? – Я предприняла последнюю попытку разговорить Жозю.

– Купи белого хлеба, – велелаона. – Хотела тостик съесть и ни кусочка хлебушка не нашла. Магазиннедалеко, но я сама туда уже много лет не хожу. Да и раньше противно былосовать нос в грязную лавку.

Если в деревне отсутствуют библиотека, клуб итанцплощадка, то где можно найти местных сплетниц? Абсолютно верно, впродуктовой лавке.

Я толкнула серую железную дверь, споткнулась ослишком высокий порог и очутилась в большой комнате. В голове моментально ожиливоспоминания…

Вот мать Раисы вручает мне желтыйэмалированный бидон со слегка стертым темно-коричневым орнаментом по краю иговорит:

– Виола! Пущай Катька три литра нальет.Но гляди внимательно, ежели она черпаком по дну фляги заскребет, скажи: «Бабкавелела из новой партии брать. Старое молочко скиснет». Поняла?

Я быстро киваю.

– Здесь рубль, – продолжает старуха,протягивая мне засаленный, некогда кожаный кошелечек, – молока купишь,хлеба белого по семь копеек, за тринадцать не бери, дорого. И еще сдачаостанется. Пересчитай аккуратно!

Я трясу головой. На лице старухи появляетсястранное выражение, в душе у бабки явно идет борьба. Наконец она, издав тяжелыйвздох, говорит:

– Ну ладно! Лето на дворе. И праздниксегодня, Троица. Хорошо, возьми себе мороженое. За девять копеек, молочное, навафлях. Оно самое хорошее. Помнится, мой дед… Ладно, беги. Стой!

Получив столь полярные приказания, я торможу увыхода.

– Молоко из новой партии, – грозитмне корявым пальцем бабка. – Не разлей! Булка за семь копеек. Не урони!Про мороженое, думаю, ты и так отлично помнишь. Не ешь его на улице, домойпринеси!

Я выполняю приказ старухи, оборачиваюсьтуда-сюда и через полчаса, затаив от восторга дыхание, разворачиваю липкуюбумажку. Брикетик, покрытый вафлей, не так уж и велик, я легко могу слопатьчетыре порции. Но кто же мне их даст? Бабка гремит на плите кастрюлями. Я беруздоровенный тесак, режу лакомство пополам, потом говорю:

– Ба!

– Чего тебе, докука? – оборачиваетсяона.

– Твоя часть, – отвечаю я. –Ешь, а то тает!

Старуха подсаживается к столу, с неприкрытымудовольствием отламывает ложкой кусок, отправляет его в рот, закрывает глаза,затем, пододвинув мне остатки, сурово говорит:

– Ешь! Ребенку куплено!

– Так нечестно, я не жадина.

– Дурында! – сердится бабка. –Запомни крепко: если тебе чего от жизни досталось, с чужими не делись. Этакраздашь все добро и нищей очутишься. Наоборот, спрячь получше и вида непоказывай, че имеешь! Народ злой да завистливый. Вот сейчас выйдешь на улицу,угостишь девочек, они сожрут лакомство и тебя за идиотку посчитают. В глаза«спасибо» скажут, а за спиной заржут: «Ох и кретинка Виола, видно, у нее денегмного, раз так вкусным швыряется!»

– Ты не чужая, ты моя бабушка, –отвечаю я, облизывая бумажку, – я когда вырасту, много-много денегзаработаю и скуплю тебе все мороженое.