весной», что путь в могилу для него – это путь в цветник и что «птица его духа поет и летает». Эти образы являются устойчивыми элементами описания весны, однако в газели Ансари они связаны с представлением о райском саде и вечном блаженстве:

Взгляни на саван: он пришелся мне лучше [любого] платья,

Облаченный в него, я пребываю в садах Ризвана.

Вином и напитком стала для меня «чистая [влага]» (тухур)

                                                               в недрах земли,

Животворной пищей моей души – красота Любимой.

В одном из приведенных стихов поэт использовал слово тухур («чистый»), что является прямой отсылкой к тексту Корана, а именно к суре «Человек», в которой описывается жизнь праведников в раю, что полностью соответствует общему смыслу газели. По существу, перед нами скрытая цитата следующего айата: «На них одеяния зеленые из сундуса и парчи, (и украшены они ожерельями из серебра), и напоил их Господь их напитком чистым» (Коран 76: 21). Слова «напоил их Господь…» из того же айата впоследствии многократно цитировались суфийскими поэтами с целью метафорического описания мистического озарения как опьянения.

Очевидно, что в данной газели погребальные мотивы (марсийа) тесно сплетаются не только с любовными, но и с пиршественными мотивами (хамрийат), непременными атрибутами которых было упоминание пения и танцев, музыкальных инструментов и виночерпия. Однако в контексте анализируемого стихотворения стереотипные образы пиршественной лирики приобретают религиозный смысл, поскольку сопряжены с кораническими аллюзиями, и речь идет не о вкушении вина, а о приобщении к красоте божественной Истины:

Воистину, ты опьянен, Ансари, [созерцанием] лика виночерпия,

А твои стихи – причина опьянения сотрапезников.

Символический характер восприятия пиршественных мотивов подчеркивается и тем, что в одной из наставительных газелей поэт-проповедник прямо предостерегает слушателя от винопития: «Если ты мусульманин, воздерживайся от ядовитого вина».

Подобно тому, как опьянение Истиной противоположно опьянению вином, божественная любовь противоположна любви земной, замутненной плотскими страстями. Благодаря символическому восприятию реализация любовных мотивов в рассматриваемой газели, как и во всех прочих, обладает определенной спецификой. Традиционная жестокость и холодность возлюбленной сменяется ее милосердием и сострадательностью, поскольку речь идет не о земной красавице, а об Истине (Боге).

Со всей очевидностью противопоставление земной и небесной возлюбленной выявляется при обращении к еще одной газели Ансари, в которой он прямо осуждает увлечение непостоянными земными красавицами:

Доколь привязываться душой и сердцем к земным красавицам!

Взгляни на нас, о слепец, и пробудись от сладкого сна.

Эти луноликие в конце концов пожелтеют лицом, как солома.

От коварных красавиц мира сего оторви свое сердце и от них

                                                                           отвратись.

Свежесть лица миловидных убавляется с каждым мгновением,

Если ты стремишься к красоте вечной, в любви стань подобен

                                                                                  Мусе.

Мотивы, применявшиеся прежде для описания любовных страданий, могут выступать у ‘Абдаллаха Ансари в непривычном контексте, полностью теряя свой изначальный смысл и выражая глубину покаяния:

Кто я на пороге твоем, о Господи?

Пристыженный, просящий прощение за грехи,

Загубивший свою жизнь, заблудший,

Презренный, рыдающий, павший во прах Пути.

Порой причиняешь мне жгучую боль (букв. сжигаешь как

                                                                                  мясо).

Порой сердце мое обливается кровью от сознания греховности…

О, что Ты сделал с моим сердцем?!

Ради чего Ты сделал моей участью постоянные вздохи?

Мотивы самоосуждения, представленные в форме молитвы, в данном фрагменте соседствуют с традиционными образами любовной лирики, что призвано усилить эмоциональность описания переживаний человека, предстоящего Богу.

Той же спецификой интерпретации отличаются в лирике Ансари и другие мотивы, являющиеся заимствованиями из репертуара светской поэзии. Так, восхваление, перенесенное с образа конкретного адресата на абстрактный образ идеального праведника, легко встраивается в тематику проповеднической лирики и служит для усиления ее эмоционального воздействия:

Блажен тот час, когда в уединении созерцаю я дервишей,

От поминания Истины процветает достойное дело дервишей.

Они – нищие, восходящие к небесам, подобны они ангелам,

Словно воды Каусара и Замзама – таинство дервишей…

Нищие, они подобны соколам, любовь считай для них силком,

Где бы ни находилась их цель, туда всегда направляются

                                                                          дервиши.

В свою очередь поэтизмы, перенесенные в прозаический текст, могут служить у Ансари той же задаче усиления звучания аскетических мотивов в проповеди. Так, в одном из пассажей своего назидания автор использует образные элементы поэтического «портрета» красавицы: «…наши коварные локоны разнес ветер, и тюльпаны наших ланит съела земля; изогнутые брови наши исчезли, и нарциссы двух глаз наших лопнули; кораллы губ наших смешались с пылью, и перлы зубов наших рассыпались по могиле… Птица духа из нас вылетела, и тернии сокрушения из нашего праха произросли: мы назидательный пример для рождающихся, и мы [живое] увещевание для проходящих» (перевод В. Ал. Жуковского).

Творчество Ансари положило начало развитию литературной практики суфиев на персидском языке. Он внес вклад не только в становление философско-теоретической и агиографической традиции, но и заложил основание в канон суфийской лирики – как касыды, так и газели. Начитанный и в религиозных науках, и в светской поэзии, Ансари одним из первых открыл путь переноса мотивов между разными жанровыми типами поэзии, а также поэтическими и непоэтическими жанрами. Он продемонстрировал возможности новых истолкований и способы создания коннотаций традиционных мотивов.

• Баба Кухи Ширази

Весьма характерной фигурой ранней суфийской лирики является современник Ансари Баба Кухи Ширази (ум. ок. 1050), вошедший в историю персидской литературы как автор одного из первых собраний мистических газелей. Многие исследователи сомневались в подлинности дивана Баба Кухи и считали более поздней подделкой, относящейся примерно к XII–ХIII вв. Однако поэтика его газелей указывает на достаточно раннее происхождение, поскольку обнаруживает черты несомненного сходства с лирикой малых форм, принадлежащих перу Фаррухи и Манучихри. Это сходство лежит, прежде всего, в области композиционной структуры: наличие «экспозиции», повествовательное развертывание лирического сюжета, элементы диалога между персонажами и т. д.

Про Баба Кухи мы знаем очень мало. Сведения, содержащиеся в средневековых источниках, в основном носят легендарный характер. Даже имя поэта фигурирует в двух вариантах – ‘Али и Мухаммад. Скорее всего, полностью его звали Абу ‘Абдаллах [‘Али ибн?] Мухаммад ибн ‘Абдаллах, известный под прозвищем Ибн Баку[йа] Ширази. Нисба поэта не дает достаточных доказательств того, что он родился в Ширазе, а скорее свидетельствует, что он провел в этом городе, где и был похоронен, большую часть своей жизни. Известно