кукол — в церемониальную форму, одевают кивер, эполеты и горжет, вручают бутафорский карабин с пластмассовым штык-ножом, — какое оружие, такой и его носитель, — сами превращаются в бутафорию: лишаются не только способности думать, но и двигаться, — для экономии пространства их укладывают штабелями, перемещают на полетах погрузчиком, как мешки с овощами на складе, потом по необходимости достают и выставляют на всеобщее обозрение, а когда у них заканчивается срок службы, развозят по домам, где они под воздействием физиотерапии и присмотром специалистов, оживают в течение нескольких лет, но всё-таки не полностью, — когда я стану Президентом Тартарии, а это произойдёт уже очень скоро, и ничто помешать этому не сможет, то отменю гвардейцев, пусть пацаны живут нормальной жизнью, вместо них поставлю специально разработанных учёными для этой цели роботов с настоящим оружием, страшных и неподкупных, реагирующих на тепло и движение, безжалостных к чужакам и всякого рода врагам отечества.

Фанфары звучали так торжественно, что мороз пробегал по коже, напрочь лишая людей веры: Дмитрия Дмитриевича в том — что они звучат в его честь, а зрителей — что не в их честь; лестница закончилась, впереди распростёрся во всём своём великолепии зал Военной славы Тартарии со стенами сплошь увешенными полотнами знаменитых художников, на которых были изображены батальные сцены, знаменующие Великие победы тартарского оружия, с древних времён до сегодняшних дней — почетное место отводилось последней Великой Победе Тартарии, — но что же это? — опять внизу сверкнул чернотой инородный предмет, теперь на красном фоне ковровой дорожки, Дмитрий Дмитриевич чуть не потерял равновесие, потому что ему пришлось увеличить шаг, чтобы не наступить на очередной инородный предмет, очень похожий на спичку, полностью сожжённую и положенную кем-то на последнюю ступеньку, и снова прямо на пути у Дмитрия Дмитриевича, так что он не мог её не заметить, — что это за чёрт? Вот было бы смеху на весь мир, если бы я, потеряв равновесие, грохнулся на лестницу и кубарем покатился по ней до самого выхода из Дворца, мимо ошеломлённых гвардейцев, не понимающих, что происходит, и не могущих сдвинуться с места, чтобы хоть как-то помочь мне, — возможно, снес бы нескольких из них, и они, громыхая своими киверами, приклеенными к головам, и пластмассовыми карабинами, намертво прикрепленными к рукам, прокатились бы вместе со мной, так бы мы и вылетели из распахнутых дверей на серый асфальт ко всеобщему изумлению и веселью. Второй инородный предмет, с большой долей вероятности, которую всё же необходимо было подтвердить, полностью сожжённая спичка, положена кем-то намеренно на моём пути — нет никакого сомнения, что именно намеренно — не валялись же они где-то в стороне и не были сожжены частично каким-нибудь растяпой-курильщиком из Президентского полка, при том как тщательно здесь следят за чистотой и порядком, это вообще невозможно, — и если первую спичку, лежащую на асфальте снаружи дворца мог принести ветер, то вторую — уж точно — нет, первая ещё могла быть случайностью, а вторая — исключено, — вторая полностью подтвердила моё подозрение в искусственном появлении спичек: кто-то намеренно положил их с какой-то не вполне понятной целью, — не убить же меня ими, — но смутить, по крайней мере, что у него получилось вполне; чёрные инородные предметы, похожие на сожжённые спички, источали какую-то невероятную мощь, — скорее всего, они черпали её из самого этого места, подпитывались от него — валялись бы они на одной из улиц Тобольска, — были бы обыкновенным мусором, легко стираемым подошвами в пыль и взметаемым ветром, а здесь превратились в нечто, похожее на своеобразное психическое оружие, — конечно же, направленное против меня, — надеюсь, никто не заметил, что один из моих шагов получился чуть менее уверенным, чем остальные, лестница осталась позади, я вступил в зал Военной славы Тартарии, — я знаю все войны, запечатленные на картинах, висящих на стенах, вплоть до Великой войны, придётся теперь всем этим полотнам подвинуться, потому что я собираюсь оставить свой след в истории, победив в не менее великой войне, о которой сложат легенды и песни, знаменитые художники запечатлеют её в картинах, которые обязательно займут здесь своё место, — ковровая дорожка тянулась через зал Военной славы Тартарии к залу Мирной славы Тартарии, высоченные двустворчатые ворота в который были пока закрыты, где-то там, в зале Триумфа Тартарии, дорожка упиралась в подиум, временно установленный для инаугурации, справа и слева поблескивали золотом стойки ограждения с растянутыми между ними красными канатами, ограждая вырубленный в пространстве и времени топором воли путь, по которому иду я, от людей, — не каких-то эфемерных телезрителей, прячущихся за синим глазом камеры, а живых, настоящих, — их много, — точно несколько тысяч, — никого лишнего, все приглашенные досконально проверены, — можно сказать, сливки общества, самые яркие представители науки, культуры и политического бомонда, депутаты Всенародного Вече, члены Совета Федерации, судьи Конституционного суда, главы дипломатических миссий и корпусов, — их лица все обращены в мою сторону, — какое странное ощущение, когда на тебя смотрят сразу столько моргающих глаз, — кажется, что это брызги от разбившейся о скалу волны, летят в твою сторону, того и гляди окатят с ног до головы. Повернул немного голову влево, скользнул взглядом по лицам, кивнул, стряхнул с себя глазные брызги, повернул лицо вправо — сделал то же самое, — пусть думают, что моё приветствие предназначено каждому из них в отдельности. Мои глазные брызги сильнее, их больше, они сметают на своём пути чужие брызги и окатывают приглашённых; чем-то это похоже на то, как священник специальной метелкой, кропилом, смоченным в святой воде, окропляет прихожан, а здесь мой взгляд творит священнодействие — осыпает присутствующих своими брызгами, — все, на кого они попадают, навеки приобщаются к моему правлению, никогда не посмеют они меня предать. Отныне мой взгляд — это кропило власти; и никто, на кого упадёт хотя бы одна его капля, не сможет, не решится пойти против меня.

Дмитрий Дмитриевич уверенно шёл навстречу своей инаугурации; ни одна живая душа не заметила, что он чуть не потерял равновесие на последней ступеньке; гремели фанфары, сопровождая его к вершине власти в Тартарии, он шёл по дорожке неуклонно приближаясь к позолоченным воротам, покрытым узорами: всё вокруг — стены, колонны и высокие своды — так сверкало золотом, что с трудом удавалось не жмуриться, ковровая дорожка текла между золотыми горами подобно кровавой реке, по которой вверх по течению плыла лодка под названием Дмитрий Дмитриевич Дорогин, близко она уже подошла к президентской гавани, рукой подать; при желании он смог бы въехать в эти пафосные ворота, как Ганнибал, верхом на слоне, — Здравствуй