который занимает второе место в мире по благозвучности;[450] в которой – «самые женственные женщины» в мире, которых можно сравнить «разве что с итальянскими или греческими».[451] Именно поэтому украинский герой Станислав Перфецкий, по характеристике Андруховича, имеет «сорок имен» и множество постмодернистских ликов, знает множество языков, вызывает всеобщее восхищение и всеобщий скандал, создает вокруг себя такую мощную карнавальную ауру, что, приезжая выступить на венецианской постмодеристской конференции «Посткарнавальная бессмыслица мира: что на горизонте?» наряду с другими ведущими постмодернистами мира, производит в столице карнавалов Венеции более сильный карнавальный эффект, чем венецианский карнавал: в частности, делает самый лучший и скандальный доклад на этой элитной конференции (о постмодернистском характере украинской культуры). Кроме того, оказывается, что именно Перфецкому принадлежат самые лучшие в мире переводы сакральных «Сонетов к Орфею» Рильке, он легко может спеть партию Орфея на венецианской сцене и вообще легко идентифицируется восхищенными европейскими коллегами с фигурой мифологического поэта Орфея, родившегося и творившего, согласно радикальной гипотезе Юрия Андруховича, «где-то в нашей, карпато-балканской зоне мира».[452]В результате Стас Перфецкий как представитель современной постмодернистской украинской культуры (как и сам знаменитый писатель Юрий Андрухович, на вопрос журналиста-неофита о русском писателе Пелевине небрежно, в терминах собственного бесспорного национального превосходства заметивший, что «Пелевин – всего лишь русский Андрухович») пользуется в Европе невероятной популярностью: например, в Чехии, когда он сидит в пражской пивной, к нему непрерывно являются «всякие выдающиеся чехи, типа Вацлава Гавела», цель которых – «чтоб только на него глянуть».[453]

Отношения Перфецкого с европейскими женщинами также строятся по схеме реализации невероятной мужской потентности, что потрясает и покоряет западных цивилизованных женщин в современном стерильном мире рационального секса не менее глубоко, чем нецивилизованных «кацапок»: несмотря на враждебность и коварство также и западных женщин, и в этом романе зачастую оказывающихся чужими агентками (уже не КГБ, но других тайных западных организаций), суть отношений героя с ними состоит в том, что и они тем не менее не могут противостоять могучему мачистскому сексуальному обаянию новых украинских постмодернистских интеллектуалов и становятся их любовницами и культурными союзницами, изменяя тем самым этническим «своим» и поддерживая, напротив, новую украинскую национальную маскулинность. По такому сценарию строятся, в частности, отношения Перфецкого с Адой Цитриной – международной секретной агенткой-каратисткой, которая получает задание от своего босса Монсиньера вместе со своим мужем следить за Перфецким во время его поездки на постмодернистскую конференцию в Венецию, но женщина оказывается настолько потрясенной карнавальной индивидуальностью и сексуальной энергетикой Перфецкого, что незамедлительно становится его любовницей, отказывается от Монсиньера и от своего мужа и т.д. и т.п. …

Какой методологический прием позволяет писателю Юрию Андруховичу в ответ на новый запрос-идентификацию власти сформулировать концепцию новой посттравматической национальной мужской субъективности в новых политических условиях украинского национального государства? На наш взгляд, основным методом, позволяющим обеспечить новую национальную постмодернистскую мифологию маскулинности, у Андруховича является, как уже было сказано, метод карнавализации украинской культуры в целом и структуры субъективности в частности. Радикально-альтернативным отличием новой постмодернистской национальной трактовки Юрием Андруховичем понятия «карнавала» от известной трактовки Михаила Бахтина является то, что если Бахтин понимал карнавал как оборачивание «верха» и «низа» в культуре как все-таки временное ее состояние, то Юрий Андрухович рассматривает «карнавальность» как ведущую и перманентную характеристику украинской культуры в целом (начиная с украинского барокко, Гоголя и Котляревского).[454] При этом карнавальность украинского типа субъективности, в отличие от концепции карнавальной субъективности как структуры диалогического невротического многоголосия Бахтина, состоит в том, что украинская национальная субъективность реализуется не через внутренний диалогический опыт экзистенциального психологического невротического многоголосного переживания (свойственного, по мнению Андруховича, как раз тоталитарной русской классической культуре; и действительно, идеальной моделью такого типа субъективности у Бахтина является субъективность у Достоевского), а через (внешний) карнавальный перформанс, понимаемый Юрием Андруховичем, в отличие от знаменитого лакановского, как буквальный «маскарад» (наподобие знакового для творчества Андруховича венецианского карнавала) – то есть как буквальная смена различных телесных поз, одежд и масок. Не менее самобытной, отличающейся от знаменитого определения Тынянова является в творчестве Андруховича и трактовка литературного приема пародии – не как пародийного повторения предшествующих литературных нарративов, а как буквального воплощения «смеховой культуры» в любом событии реальности, что он стремится репрезентировать не только в постмодернистких литературных произведениях, но и в многочисленных постмодернистских перформативных акциях и концертах, проводимых им совместно с рок-музыкантами по всей Украине, а в конце 80-х – как организатор украинских постмодернистских литературных групп («бурлеск-балаган-буффонада» («бу-ба-бу») и «Псы святого Юра» и др.).[455] Именно благодаря радикальной карнавальности, присущей украинской культуре, герои Андруховича получают возможность посттравматического наслаждения в ситуации, когда в терминах логики либеральной демократии такое наслаждение (не только ничем не сдерживаемое извне, но и внутренне неограниченное) является логически невозможным. Ведь только благодаря карнавальной уникальности украинской культуры провинциальный, принадлежащий в терминах тоталитарной шовинистской логике к так называемым «нацменьшинствам» субъект в Московиаде способен праздновать свою стажировку в тоталитарной и враждебной имперской Москве в окружении расистски ориентированных «москвок» как непрерывное карнавальное действие, преобразующее обыденные, связанные с выживанием события тяжелой, социально необеспеченной социальной жизни «приезжего» (такие, например, как поход в дешевый пивбар, поездка в метро, сексуальные отношения с социально необеспеченными московскими женщинами или посещение душа в общежитии и т.д.) в трансцендентную ситуацию. Карнавальность украинской культуры помогает и гениальному поэту Станиславу Перфецкому в Перверсии в видимом восхищении его гениальностью окружающих женщин не замечать базированного на структурном социальном неравенстве расизма западных обществ либеральной демократии, потребительски использующих, как оказывается, не только его уникальную национальную экзотичность («национальную душу»), но и его уникальную мачистскую маскулинную сексуальность («национальное тело»). В результате Стас Перфецкий, приехав на элитную конференцию в Венецию и рассчитывая на постмодернистский диалог культур как диалог равных (который, как мы помним, оказался невозможен для другого героя Андруховича Отто фон Ф. в тоталитарной шовинистской Москве), переживает сильнейшее потрясение, когда неожиданно оказывается объектом … сексуального домогательства со стороны представительницы Запада (в лице, конечно же, гротескной американской феминистки по имени Лайза Шэйла Шалайзер), которая тем самым трактует его не как уникального представителя высокой украинской культуры, а как этнический сексуальный объект и предлагает ему в этом качестве заняться с ней сексом, за что обещает помочь опубликоваться в США. Именно поэтому Отто фон Ф. в Москве или Стасу Перфецкому в Европе приходится постоянно доказывать собственную национальную уникальность, преодолевая в символических перформативных действиях жестокие законы социального и расового неравенства и дискриминации. В то же время уникальной особенностью новой стратегией репрезентации национальной маскулинности Юрия Андруховича является то, что всякий раз его литературный герой выходит из этого