с книгой, подслеповато всматривалась в страницу. Видимо, все её личные вещи помещались в заплечный мешок, который лежал на полу у стены.

При виде Фаины старуха спустила с глаз пенсне, и оно повисло на шнурке, потерявшись в складках вязаной кофты бурого цвета. Глядя в слезящиеся глаза с тяжёлыми веками, Фаина представилась:

— Здравствуйте. Меня зовут Фаина, а мою дочку Капитолина. Наша комната около кухни, если вам что-то понадобится, то заходите. Чем могу — помогу.

Голос у старухи оказался неожиданно низким и густым:

— Розалия Ивановна Величко-Величковская.

«Ей бы на клиросе басы выпевать», — мельком подумала Фаина, отпихивая от двери любопытную Капу, что норовила просочиться в комнату и навести там порядок.

— До свидания. Не будем мешать.

Старуха кивнула головой, отчего кудряшки упали ей на лоб, и снова водрузила пенсне на нос, показывая, что не расположена к дальнейшей беседе.

На кухне в два голоса орали соседи, потом что-то с ужасным грохотом стукнуло.

— Тишка упал, — заметила Капитолина.

С каждым днём Капа говорила всё лучше и лучше. Недавно, забравшись к Фаине под одеяло, она быстрым шёпотом пробормотала целую главу из детской книги. От уютного детского тепла на сердце наплывала привычная тоска по Насте, которая с течением времени стала зыбкой и призрачной, как туманная дымка.

* * *

Ненастная осень нагнала с Финского залива в Неву потоки воды, готовые вот-вот перелиться через парапет на набережную. Тёмная волна длинным языком лизала розово-серый гранит берегов и струями захлёстывала на мостовую. Разметав в стороны чёрные крылья туч, ветер с размаху бился о колонну Александрийского столпа на Дворцовой площади.

— Нынче это площадь Урицкого, — с издёвкой сообщил Фаине господин из благородных. Он кутал шею в шёлковое кашне, намотанное до подбородка.

Фаина промолчала, но, видно, господину очень хотелось выговориться, потому что он воздел к небу зонтик и, ни к кому не обращаясь, изрёк: — Что за мода пошла на переименования? Моровое поветрие, иначе не назовёшь! Офицерская улица теперь — Декабристов, Дворянская — улица Деревенской бедноты, Николаевская — улица Марата. — Он фыркнул: — Только подумайте, какая несусветная чушь! Насколько я помню, сей деятель Французской революции принимал посетителей, сидя в ванной, где его и заколола некая дама Шарлотта Корде. Царь Пётр, наверное, в гробу переворачивается от сих новшеств. — Господин ткнул зонтиком в направлении Медного всадника. — Такие, знаете ли, фортели до добра не доводят. Скажите, кто дал право господам-товарищам издеваться над созидателями града сего? Помяните моё слово, однажды их кости восстанут из могил и призовут к ответу и тех, кто поругал их творение, — кивком головы господин указал на солдат в будёновках с красной звездой, а затем ткнул себя пальцем в грудь, — и тех, кто дозволял поругание, то есть нас с вами, милая девушка!

Собеседник осёкся и посмотрел на неё долгим взглядом, полным немой укоризны.

От странных пророчеств Фаине стало жутковато, и она прибавила шагу, стараясь поскорее избавиться от навязчивого внимания, и обрадовалась, когда позади раздался знакомый голос:

— Фая, Фаина, постой! Погоди! Да куда же ты так бежишь? — Догнав Фаину, Тетерин придержал её за локоть и пошёл рядом. — Я тебе кричу, машу, а ты не слышишь! Домой?

— Домой. — Фаина поправила сползающий платок. — Иду с Васильевского, получала в распределителе брошюры товарища Крупской о народных детских садах.

— Жена и соратник Ильича, — уважительно кивнул Фёдор и покосился на толстую сумку. — Читать будешь или в стол запрячешь?

— Что ты! Разве можно?! — От возмущения Фаину бросило в жар. — Читать, конечно! Я знаешь как много читаю! Если не понимаю, мне Лидочка помогает разобраться. Времени только мало. Но учиться очень хочется. — Она взмахнула рукой. — Очень! Ну, посуди сам, какая из меня, полуграмотной, начальница? Мне теперь надо тянуться к знанию и до полной учёности науку изучать.

— А ты стала другой. — Фёдор пошёл медленнее. — Когда я прихожу к тебе чай пить, ты обыкновенная, такая, как всегда. А сейчас увидел со стороны и понял: ты — уже не ты!

— А кто? — Фаина откинула голову и рассмеялась, чувствуя себя лёгкой пушинкой, которую вот-вот подхватит и унесёт ветер. Если, конечно, Фёдор не догадается удержать её на земле.

— Кто? — Он ненадолго задумался. — Не знаю, как объяснить. Когда я тебя увидел в первый раз, помнишь, ты помогла мне приколотить вывеску? Ты была вот таким незаметным человечком, — Тетерин вплотную сузил большой и указательный пальцы, — прислуга, подай-принеси — пошла вон. А теперь из угнетённой массы ты стала свободной гражданкой! — Его кулак рубанул воздух. Фёдор внезапно остановился и повернулся к Фаине, перегородив дорогу: — Фая, я ухожу в Красную армию. — Его голос дрогнул от волнения, и в Фаининых глазах вдруг слились воедино его лицо, небо, ангел на Александрийской колонне и блестящие от влаги булыжники мостовой под ногами. Так же в шестнадцатом году ушёл на фронт муж, чтобы никогда не вернуться обратно.

Мимо проехал отряд конных патрулей. Перебежали дорогу две девушки в красных косынках. На углу, подняв воротник длинной офицерской шинели, стоял старик-нищий с протянутой рукой.

Тетерин взглянул на неё тревожно и требовательно:

— Будешь меня ждать?

Фаина изо всех сил стиснула ручки сумки. Проклятая война! Слова путались со слезами, что сами собой хлынули по щекам. Она хлюпнула, коснулась кончика носа тыльной стороной ладони и с отчаянием ответила:

— Конечно, буду. Возвращайся скорее!

* * *

Как и положено женщине, обещавшей ждать, Фаина пошла на проводы к призывному пункту возле Балтийского вокзала. Второй раз она провожала на фронт, и второй раз сердце рвалось напополам, выплёскивая в глаза горючие слёзы. Поток людей подхватил её уже на подходе, затягивая в общий водоворот, текущий в одном направлении.

Напротив шеренги красноармейцев в одинаковых новеньких будёновках с красными звёздами стояла толпа таких же, как она, женщин. Некоторые держали на руках детей, кто-то плакал. Надрывно и яростно тянул мехи одноглазый гармонист в потрёпанном пальто с чужого плеча. Порывы ветра колыхали полотнища красных знамён и надували лозунг на фасаде здания с призывом пасть в борьбе с империалистической гидрой. Сбиваясь в стаи, над городом кружилась туча птиц, гортанными выкриками нагнетая общую тревогу.

С фанерной трибуны посреди площадки выступал агитатор в круглых очках и с красным бантом на груди. Взмахивая тощими руками, похожими на паучьи лапы, агитатор выкрикивал что-то про свободу и братство народов, которые требуют защиты от внешнего и внутреннего врага. Когда его слова заглушала гармонь, агитатор подпрыгивал и злобно смотрел в сторону музыканта.

— А сам-то чего на войну не идёшь? — спросил из толпы отчаянный женский голос. — На