Кай тоже ко мне повернулся и сказал:

— Узнавать другого. Мысли, чувства, страхи… Это словно наблюдать, как распускается цветок — медленно раскрывается лепесток за лепестком… Так же и с человеком. Особенно когда он сам тебе открывается.

Он слегка присел и вновь потянулся к контейнеру. Я тоже приподнялась и подумала, что это, наверное, единственный день, когда Кай хоть чуточку, но открыт.

Я разглядывала его слегка покрасневшие губы и застывшие в уголках льдинки, которые стремительно таяли, и внезапно провалилась в его глаза. В темноте зрачков мне показалась его душа — длинный пустой коридор, уводящий в неизведанную даль.

Улыбка снова мелькнула короткой вспышкой, словно он безмолвно сказал: «Смотри же, раз хотела…».

Я стремительно обвила его шею руками и поцеловала, как будто это могло провести меня еще дальше по коридору…

На губах растаяли последние льдинки, и его руки шевельнулись, притягивая меня к себе. Мне уже была знакома его сухая, деликатная ласка, но сейчас все стало другим. Я полностью растворилась в объятиях Кая. Его слова всплывали в памяти: «Ты сама меня об этом попросишь… Ты сама этого захочешь».

Вот мы и дошутились на эту тему.

Но думать не хотелось. Я только чувствовала его непривычно влажные губы, которые скользили по моему лицу и шее, и одновременно видела себя бредущей по этому пустому коридору все дальше и дальше от мира людей, туда, где никто кроме меня еще никогда не был…

Кай вдруг взглянул на меня с обжигающим, болезненным вниманием и спросил:

— Ты ведь любишь меня?

— Ну… ты же понял.

Что еще я могла ему ответить?

— Я не хочу говорить за тебя, но вижу, — кивнул он и наклонился ко мне, почти касаясь губами лица. — Ты знаешь, что будет потом?

— Нет, — ответила я, внимательно глядя в дрожащую глубину его глаз.

Кай помолчал, а затем сказал, отводя взгляд:

— Я не врал насчет того, чтобы ты ушла.

Его дыхание касалось моих глаз, и я, не отпуская его, повторила:

— Почему?

— Потому что, — его печаль стала отчетливее, — ты должна будешь уйти домой, к своим родителям, вернуться к учебе, Максу… И жить там, но уже по-новому.

Он повторил то же, что сказал мне буквально час назад. Теперь эти слова прозвучали не глумливо, а назидательно.

— А ты? — спросила я, чувствуя, как в глазах опять скапливается тяжесть.

— При чем тут я?

— Но я не смогу без тебя. Я — рухлядь, а не человек. Ты прав. Кай, ты всегда прав.

Я уткнулась в его грудь, а пальцы вцепились в его майку. Мне не удавалось представить, что будет со мной, если я его потеряю.

— Это пока, — последовал загадочный ответ. — Не привязывайся так, Марина. Всегда выбирай, кому открываешь свою душу. Этому ты должна была научиться со мной. И дальше… — продолжил он тихим размеренным голосом, как будто рассказывая сказку: — Будет очень тяжело. Ты меня еще не раз проклянешь, это я тебе обещаю. Но спустя какое-то время… все наладится. Ты хлебнула со мной столько боли, что сильнее, наверное, тебя уже никто не сможет ранить. Считай, что это мой способ тебя защитить. Пока ты этой силы не ощущаешь, но обещаю, она придет. Потому что таких больных ублюдков, как ты меня называешь, на свете намного меньше, чем хороших людей. И однажды ты встретишь человека… он будет совсем другим, открытым и понятным, и с ним, возможно, удастся прожить рука об руку всю жизнь. Запомни то, что я тебе сейчас сказал.

Повисла пауза. Я будто видела в его глазах все, что со мной произойдет. Видения проскальзывали в хрустальной голубизне и растворялись. Это могло сойти за предсказание, но я знала, что гадалка из Кая плохая. Потому что очевидного он все равно не видит.

— Ты опять рассказываешь мне, что будет происходить в моей жизни. А я хочу знать, что будет с тобой! Как все будет после того, как я уйду? Как ты будешь жить? — гневно вопросила я.

— Это уже неважно. Мы сейчас говорим о твоей жизни, и в ней меня скоро не будет.

До меня начала доходить реальность происходящего. Похоже, что к этому все и шло. К концу.

— Зачем тогда… это все… вообще? — с трудом выдавила я.

— Все вышло… странно, — с искренним непониманием сказал он. — Мы могли быть жертвой и мучителем. У нас был выбор, поверь. А стали… почти любовниками. — И он замолчал, прижавшись ко мне лбом и опустив на мгновение веки. — Это плохо. Это уже моя ошибка.

— Кай, но мы могли бы остаться. Вот так, как сейчас, — продолжала я цепляться сама не понимая за что.

— Не надо. Мы можем зайти слишком далеко. Туда, откуда не возвращаются. Ты понимаешь, что я имею в виду.

Показалось, что ему больно от этого понимания не меньше, чем мне. Я смутно предчувствовала развитие наших отношений, но вопреки всему все равно хотела остаться с ним рядом. А Кай уже знал и просто… предотвращал. Что-то. Видимо, что-то опасное.

От этой странной несправедливости было в сто раз хуже, чем от удара по лицу. Кажется, надо начинать учиться жить без него прямо сейчас. Так он мне велел, и его надо слушаться. Меня разнесли на куски и создали заново. Хочется верить, что по его образу и подобию.

Я глядела в его глаза и была уже почти в самом конце коридора… Там сидел мальчик Кай, сложивший из льдинок нечто большее, чем слово «душа». Он выложил целый портрет Снежной королевы. Мне осталось только подойти к нему, но я не решалась.

Что-то подсказывало: если мы узнаем друг друга до конца, то будет очень больно. Потому что я буду знать, что потеряла.

А если уйду сейчас, тогда… наверное, боль останется в пределах переживаемой нормы. Главное — оставить в памяти не то, как мы сейчас лежим, не в силах расцепить окаменевшие руки, а то, что было до этого, и что мне надо от него не уходить, а бежать.

Было даже смешно от таких нелепых замеров сердечных страданий.

Я провела по его лицу пальцами, задержалась на губах и медленно отодвинулась. Кай продолжал безмолвно на меня смотреть.

— Тогда я ухожу сейчас. — Губы еле слушались. — Ты меня и так замучил.

Я скрылась в доме. Где-то в эфемерной реальности глаз Кая я так и не осмелилась подойти к мальчику, который играл со льдом. Он остался сидеть в одиночестве в конце коридора перед своим произведением искусства.

Натянув вместо его одежды свои джинсы и майку, я зачем-то зашла в фотолабораторию. Мои фотографии были повсюду. Хаотично валялись на полу, торчали в альбомах и хранились в компьютере. Если в этом моя душа, то пусть она останется здесь, с ним.

Медленно развернувшись, я вышла в прихожую, думая, как Кай, наверное, сейчас лежит и смотрит в небо, так и оставшись неразгаданной тайной. В какой-то миг мне показалось, что он хотел, чтобы я дошла до конца и сломала эту печать…