Но я увидела его у входной двери. Все так же молча он смотрел, как я обуваюсь, затем протянул мне мою сумку. Очевидно, со всеми вещами.

— Значит… прощай, — произнесла я, снова чувствуя, как бегут слезы. — И спасибо.

Кай притянул меня к себе и как-то целомудренно поцеловал в лоб. В последний раз я вдохнула сладко-горький запах его кожи.

У него есть душа. Больная, отравленная, такая же, как и моя.

— Удачи, — наконец сказал он.

Я вышла в подъезд и помахала ему. Кай стоял в темном проходе, а за его спиной рассеивался свет из жилой комнаты. В этот момент он походил на мираж, который растворится тут же, как только отвернешься. Я спускалась по лестнице, чувствуя, что он все еще стоит и чего-то ждет. Он не закрывал дверь до тех пор, пока я не дошла до первого этажа. А когда я почти переступила порог подъезда, до меня донесся отдаленный металлический хлопок.

Вот и все, подумала я.

Быстрая развязка. Как много сложностей может быть у двух людей только потому, что они…

Ну и? Что мы?

В чем, собственно, проблема?

Я глядела на дорогу, лежащую передо мной, и колышущиеся на ветру листья. Сейчас, на улице, слова Кая казались мне сущей ерундой. Как далеко мы можем зайти, как далеко мы можем зайти… Наверняка не дальше, чем все остальные девушки и парни.

Но оглянувшись на его окна, я заметила знакомый силуэт у окна, провожающий меня непостижимым взглядом, и выбросила эту дурь из головы.

В той странной реальности опрокинутого неба и бесконечных фотографий может быть что угодно. Там нет запретов и границ. В том мире все постоянно встает с ног на голову, и рано или поздно Кай увел бы меня очень далеко…

«Пожалуйста, просто иди. Не оборачивайся», — словно сказал мне кто-то вслед.

* * *

Я не поехала в отель, хотя ключ от номера был в сумке. Не хотелось встречаться с Максом, если тот еще в городе. Не хотелось объяснять что-то… Я сразу поехала в аэропорт и купила билет на ближайший рейс до Риги.

Происходящее ощущалось как сквозь пелену. Этот мир не мог быть реальным.

И в аэропорту, и в самолете все время казалось, что за мной откуда-то наблюдает черный глаз объектива, продолжая делать снимки… Я закрывала глаза, пытаясь уснуть, но передо мной вставал вид на пустынный канал, а чьи-то руки мягко проводили по плечам, заставляя вздрагивать уже наяву.

Открыв глаза, я видела только иллюминаторы и чужие лица вокруг. Но часть меня по-прежнему жила в пустой квартире на окраине Амстердама. А часть Кая все еще неустанно меня фотографировала.

* * *

— Где ты была?!

— Это вместо «здравствуй»?

— Ты еще будешь выделываться? Знаешь, что я буквально выдавил твоего дружка, как майонез? Он мне много чего рассказал, и давай я уже, наконец, услышу это от тебя. Где ты была, я еще раз спрашиваю?

— В Амстердаме.

— Максим, значит, не врал. А я ушам не верил, думая, какая нелегкая тебя понесла туда. И где конкретно ты там была?! Вы, похоже, считаете себя вполне взрослыми и самостоятельными, чтобы валить куда вздумается в конце учебного года?

— Все нормально!

— Ты еще будешь пререкаться со мной?

— А ты что, пробелы в воспитании восполняешь? Поздно. Такие вещи надо говорить либо всегда, либо никогда. Все лучше, чем устраивать выволочку раз в сто лет! Да и то только потому, что дочурка не докучала тебе месяц.

— Я не могу быть при тебе как нянька. Потому что зарабатываю деньги, на которые вы живете и развлекаетесь!

— Ну, попрекни меня еще ими! И сделай вид, что сам не пихаешь их, откупаясь за свои отлучки. И за измены матери. И за вранье мне.

— А ну замолчи. Я узнал, что Максим тебя потерял! Более того, тебя видели с каким-то подозрительным типом! И наконец, моя дорогая, когда с твоей кредитной карточки больше двух недель не уходит ни цента, это наталкивает на определенные опасения!

— Папа, да я в порядке! Меня никто не насиловал и не убивал! — взвыла я.

— Слава богу, что ты жива и здорова, но проблема в том, что ты безответственная и глупая девчонка, которой плевать на родителей.

— Смешно. Особенно когда это взаимно! Ты когда вообще мне звонил просто так в последний раз? — взбешенно заорала я. — За что мне тебя уважать? За то, что тебя вечно нет? Ты вообще кто такой? Да я тебя как отца не помню! Ты — менеджер нашей семьи!

— Марина, ты договоришься, — раздалось с угрожающим спокойствием. — Знаешь что? Эта поездка в Амстердам явно тебя изменила не в лучшую сторону, хамишь через каждые два слова!

— Тебе обязательно выяснять отношения по телефону?

— Ладно, вот только приди домой…

Так сильно мы с отцом еще не ссорились. Это случилось сразу после прибытия, и я до сих пор гадаю, кто на ком отвел душу. Он ждал меня на пороге дома, засунув руки в карманы брюк, но я видела, что они сжаты в кулаки. Выражение лица не сулило ничего хорошего. Я даже не поздоровалась, прошла мимо и проигнорировала белую, как гипсовый слепок, мать. Но скандал состоялся, и после него со мной перестали разговаривать оба родителя.

Я сказала отцу столько непростительных вещей, что в какой-то момент поверила, что от меня отрекутся. У меня был месяц в Амстердаме, в течение которого я передумала все о них, обо мне и вообще о жизни. Я выдала матери отца с потрохами. Обвинила в изменах и лжи, в тайнах, на которые он имел право, а я нет. Рассказала про его немку, фото которой хранилось у него в телефоне и с которой он виделся не только в Амстердаме — слишком уж частыми были его командировки в Германию. Я так хотела, чтобы мама встала на мою сторону и тоже закатила ему сцену. Тогда он снова ушел бы на работу, в другую квартиру или отель, делая вид, что устал от нашей женской истеричности, но это характеризовало бы только его собственную слабость и извечное стремление уходить от проблем.

Однако мать молчала. Она смотрела на меня пустым, выгоревшим взглядом, и я с ужасом поняла, что ничто из моего рассказа для нее не новость. Она знала. Более того, это походило не на ее проигрыш, а на взаимную договоренность. Они с отцом, похоже, просто решили вести каждый свою отдельную жизнь. Желая причинить им обоим боль, я сама же ею и подавилась.

— Как плохо, что ты не понимаешь, что не права сейчас ты, — только и сказала она тихо. — Мы имели право знать, где ты.

Если бы меня кто-то спросил в том тайном месте, что именуется людской душой — там, где люди возвращаются к себе, становятся целыми, — если бы меня спросили об истине, я признала бы, что не права. Они по-своему обо мне заботились. Эгоистично, мимоходом, часто слепо, но делали это, как умели. Моей вины в пропаже тоже не было. Но всего не объяснишь. Особенно когда все стороны настроены на то, чтобы надавать друг другу затрещин.