Поскольку программы по общей философии не существует, Деррида может задавать темы по своему усмотрению. Он читает отдельные курсы по Хайдеггеру, комментируя «Канта и проблему метафизики» вместе с работой «Что такое метафизика?», но также рассматривает такие темы, как «Ирония, сомнение и вопрос», «Настоящее (Хайдеггер, Аристотель, Кант, Гегель и Бергсон»), «Мыслить – значит говорить нет», комментирует высказывание Клоделя «Зло в мире – как раб, черпающий воду из колодца». Он становится известен, и народ начинает ломиться на его лекции. В аудитории Кавайеса кое-как умещается более 150 слушателей; те, кто не позаботился прийти на полчаса раньше, вынуждены стоять. Через несколько месяцев Деррида будет вынужден разделить студентов на две группы и проводить практические занятия с ними по два раза.

Несмотря на сложные материальные условия, характерные для Сорбонны в эти годы, у многих студентов сохранятся отчетливые воспоминания о том, как Деррида преподавал в этот период. Франсуаза Дастюр помнит глубокого, но пока еще достаточно традиционного по манере преподавания человека. «Он казался робким и даже немного неловким. Курсы он читал чрезвычайно насыщенные, и многие из них были по-настоящему великолепны. Особенно мне запомнились „Метод и метафизика“ и „Теология и телеология у Гуссерля“. Деррида вместе с Рикером были теми, кто познакомил меня с гуссерлевской феноменологией и с мыслью Хайдеггера. Вместе с тем, хотя он иногда ссылался на Сартра, он никогда не говорил о Мерло-Понти. Он многого требовал от студентов, но и сам давал много и в конце каждой лекции охотно соглашался поспорить»[251].

Жану Риста, который вскоре подружится с Деррида, запомнился преподаватель, который почти всегда был любезным и внимательным, но порой мог стать безжалостным. «Помню, как однажды он страшно разозлился, когда принимал устные экзамены, поскольку многие студенты, которых он опрашивал, не читали „Критику чистого разума“. Но с теми, кто был по-настоящему увлечен, он всегда шел на контакт. Иногда он приводил нас в „Бальзар“, чтобы пропустить по стаканчику и продолжить дискуссию. Слушать его в университете тех лет, быть с ним на короткой ноге – это было что-то исключительное»[252].

В этот период ситуация в Алжире быстро меняется. Разговоры о ней заходят все чаще, и не только в Сорбонне. В семье Деррида, как и у большинства алжирцев французского происхождения, растет недовольство де Голлем. На референдуме по вопросу самоопределения, который проходит 8 января 1961 года, большинство дает положительный ответ – 75 процентов голосов в метрополии и 70 процентов в Алжире, причем мусульмане впервые получают возможность голосовать. 7 апреля начинаются переговоры в Эвиане, открывающие путь к независимости. Некоторые не могут этого принять. В ночь с 21 на 22 апреля четыре генерала – Шалль, Жуо, Зеллер и Салан пытаются организовать бунт среди военных и алжирцев французского происхождения, чтобы сохранить Алжир в рамках Французской Республики. За несколько часов им удается установить контроль над столицей Алжира. В воскресенье 23 апреля в своей речи по телевидению, ставшей впоследствии знаменитой, де Голль изобличает «попытку горстки отставных генералов», требуя применить все средства, чтобы преградить им путь. Путч терпит провал, однако Секретная вооруженная организация продолжит бороться за французский Алжир, проливая все больше крови.

Примерно в это же время Пьер Нора, один из бывших однокурсников Жаки по лицею Людовика Великого, публикует в издательстве Julliard книгу «Французы Алжира». Вскоре после ее получения Деррида отвечает Нора письмом на 19 страницах, из которого я позволю себе привести несколько больших цитат, поскольку оно представляется мне крайне показательным. Свои позиции по ситуации в Алжире он излагает так, как никогда в прошлом и никогда в будущем. В этом тщательнейшем анализе он указывает также на свои этические и политические опасения, которые проявятся в его публикациях лишь много лет спустя.

Деррида говорит, что в эти мрачные дни, кажущиеся ему почти нереальными, он прочел работу Нора с неослабевающим интересом и увлечением. Он благодарит Нора за то, что тот написал книгу «по этой теме, обладающую редким и трудным достоинством… заключающимся в том, что она почти всегда точна и справедлива в своем содержании и своих выводах». Тем не менее он должен выразить сожаление из-за тона, «который в целом выявляет не столько саму мысль, сколько фундаментальную установку того, кто пишет». Часто он казался ему тоном «довольно язвительной агрессивности», отмеченной даже «желанием унизить». «Когда ты говоришь, что „никогда не слышал, чтобы алжирский француз отвечал аргументами“, я могу лишь сделать вывод, что немногих же ты встречал».

Деррида заверяет, что давно уже «в самом себе, в полном молчании, ведет процесс над алжирскими французами», но ему важно оставаться беспристрастным в тот момент, когда ветер подул в другую сторону и все больше критики как слева, так и справа. И словно для того, чтобы компенсировать это слишком долгое молчание, он хочет представить Пьеру Нора свои идеи, формировавшиеся в течение многих лет, по этой теме, которая так сильно его задевает. В частности, ему кажется, что бывший однокурсник утаил многие составляющие этой неразрешимой ситуации:

Разве не будет довольно-таки сложно возложить ответственность за политику Франции в Алжире последних 130 лет на тех, кого называют алжирскими французами (несмотря на их безусловную и весомую виновность, которую не нужно ни отрицать, ни преуменьшать под тем предлогом, что виноваты не они одни)? Если, как ты говоришь, алжирские французы были «кузнецами» своей собственной истории и своего несчастья, это верно лишь в том случае, если уточнить, что в то же самое время их хозяевами были все подряд правительства и армия (то есть весь французский народ, от имени которого они действуют).

Особенно Деррида недоволен теми левыми, «которые не смогли ни построить социализм во Франции, ни провести деколонизацию в других странах». Задевает его и еще один момент: как и большинство французов из Франции, Нора нивелирует различия в среде алжирских французов и их способность к развитию, считая их некоей однородной вечной сущностью. В частности, он дал карикатурное изображение тех «либеральных» французов, к которым Деррида, не говоря этого открыто, относит и себя. С его точки зрения, речь, однако, идет о группе, не заслужившей такого обобщенного и повального осуждения, поскольку она сама разрывается между принадлежностью Франции и своей приверженностью принципу деколонизации. Конечно, часто это обрекает «либералов» на двусмысленности и своеобразное бессилие. Тем не менее:

[Это люди], коммунисты и не только, которые до войны поддерживали политическую и профсоюзную жизнь, люди, в среде которых мыслили и действовали те же Аллег, Оден