запаха сигарет. Я не курю, и она у меня не курила, стеснялась, бегала на улицу. Ничего. И книжек нет, все стоят у рабочего места. Моя квартира выглядит так, будто Вари там никогда не было. Если разобраться, моя жизнь – тоже. А была ли Варя… вообще? Вдруг мы ее придумали?

Мир перед глазами весь идет красным маревом – но только на секунду. Варино «Сука малолетняя!», почему-то именно оно, отдается в ушах.

Была я, была, просто исчезла!

Меня отпускает. Я выдыхаю.

Пока я открещиваюсь от пиццы, Риночка отвлекается поковыряться в телефоне. Искоса наблюдаю: это всегда забавно – видеть, как стекленеет и болванится взгляд того, кто утыкается в перенасыщенную информацией красочную лопату. Петровское «окно» приобрело новые масштабы. Больше не нужны крестьяне и каторжники, не нужны осушенные топи, не нужны кости, уходящие в ил. Прорубить окно – хоть в Европу, хоть в Занзибар – может каждый, у кого есть несколько лишних тысяч или возможность оформить рассрочку. Вот и Риночка в окошко высунулась, смотрит, что там за час нашей беседы произошло.

– Ох…

Она дергается – нервная рябь по всему лицу. И вот глаза снова бегают, жадно что-то читают, неумолимо расширяются. Потом Риночка вертит головой, сталкивается взглядом с Динкой – а с той тоже что-то не то. Ее смартфон только что пискнул уведомлением, она его схватила, разблокировала, да так и замерла. Губы подрагивают, пальцы тоже. Риночка шумно выдыхает: будто уверилась, что ей что-то не померещилось или хотя бы померещилось не одной. А потом она медленно разворачивает экран смартфона и подносит ближе к моим глазам.

– Павел, это что? – шепот сдавленный. – Может… не надо было?

Обновление. В инстаграме Вари. Знакомый уже фоторобот.

Дорогие, хорошие, любимые. Меня убили. Несколько дней назад меня убили и уже успели закопать в землю. За меня борются – чтобы мертвая я не осталась просто так, чтобы не безнаказанно, чтобы не «глухарь», – и у меня очень хороший, неравнодушный следователь. Вот только дело мое табак. Никто ничего не видел, никто ничего не знает. Вы тоже не видели, вы тоже не знаете, вы просто ждали мою новую книгу и не думали, что я умру.

Но я умерла. Ничего уже не сделать.

Эта девушка видела меня живой последняя. Эта девушка входила в мою квартиру. Этой девушке что-то известно о моей смерти. Пожалуйста, помогите ее найти. Если вы что-то о ней знаете или где-то ее недавно видели, звоните по номеру…

И снова они. Тревожные полицейские цифры.

– Кира, я тебе позже перезвоню.

Медленно опускаю трубку. В голове – снова она. Хи-ро-си-ма. Тысячи бумажных журавликов с обугленными крыльями шелестят на ветру.

«Помогите. Пожалуйста, помогите…»

– Чт-т-то-о это вообще? – Риночка заикается, облизывает губы.

Динка, вскочив и швырнув телефон, летит мимо нас.

– Павел…

– Не знаю. Ничего такого я не планировал.

Не знаю? Знаю, конечно. Джуд, кто еще. Молча беру собственный телефон, запускаю приложение, открываю пост – и смотрю на разбухающие, словно труп в воде, «сердечки». «Сердечки», «сердечки», «сердечки». Лайки. Лайки жутко-красивому посланию с того света, лайки циничному вызову всему, чему можно, лайки эпатажу, хайпу и креативу, лайки… пост с хештегами #ВаниллаКалиостро, #ВниманиеРозыск, #ГражданскаяИнициатива, #Объявление, #РазыскиваетПолиция и, конечно же, попсовое #МирДолженЗнатьЧтоЯЧитаю будет в так называемом топе очень скоро. Или уже там.

– Сабина, вы извините, но у меня очень много важных дел. – Мой голос как старая запись.

– Да, я понимаю, – а в ее интонации вдруг сквозит испуганная Нюша из «Смешариков». – У меня тоже… дети… Я плов хотела делать сегодня…

– Сабина. – Я встаю первым, и ей не остается ничего другого. – Там Дина. Она, скорее всего, плачет в туалете. Ей в последние дни и так очень тяжело, сами понимаете, она восприимчивая у нас… А туалет женский. Вы не можете…

Потому что я не могу. Мне ее не утешить. Да мне себя не утешить, а еще я хочу убить Женю. Он не вправе говорить от ее имени, ее мертвыми губами, ее мертвыми пальцами по сенсорному экрану, он не… он и так взял к себе ее солнечных волков.

– Могу. Конечно. Я зайду. До свидания.

И, подхватив договор, нервно затолкав его в слишком узкую сумочку, забрав со стула короткую дымчатую шубку, Риночка – девочка-мама, Сабина Ясминская, наша звезда, светящая над Нетландией, – быстро выбегает из опенспейса. Ей неуютно. Стало с нами. Со мной. После поста. Я же знаю: Сабина только пишет мрачные книги. Настоящая тьма – не бархатная, не та, что похожа на мягкий клубочек вязальной шерсти, не та, за которую платят высокие гонорары и оставляют хорошие отзывы, – очень ее пугает.

– Женя! Какого хуя?!

Первые мои слова. Нет, ор. Первый ор после Хиросимы – и непременно она, матерщина, взрывающая все наше рабочее пространство, клубящаяся в нем, оседающая на чужих ушах токсичным пеплом. Первые слова после того, как читаю пост еще раз, как набираю номер, как понимаю, что телефон трясется в руках. Джуд смачно зевает:

– Чего-о?

– Запись, Женя. На ее странице! Откуда она…

– Пост? А-а-а, пост… Это психологический метод, Паш. Очень хороший, проверенный психологический метод. И психотерапевтический. И оперативно-розыскной. И…

Ему не стыдно. Да что я, стыдно ему не было сроду, даже когда после какого-то митинга не то против войны, не то в защиту лесов я – именно я, потому что он только мне дозвонился, – вытаскивал его из кутузки, в очередной раз зарекаясь интересоваться, чем там живут мои авторы за пределами книг. Пусть хоть призывают сатану.

– И что за метод?..

– Шок-терапия. Всего лишь. Ну согласись же, больше всего заинтересованных людей подписано именно на саму Варю. Кто-то мог не увидеть пост у меня, у тебя, у…

– Женя, такое могла выкинуть только полная тварь.

– Возможно. – Я точно знаю: не впечатлился, обижаться не будет. Ничем не возьмешь: ни ударами росгвардейских дубинок, ни вот таким вот. – Но я тварь с мозгом. И понимаю, что пресловутое «уважение к мертвым» и «нервные клетки не восстанавливаются» нам сейчас не актуально. А еще понимаю, что, если девица из Вариных подписчиков, она там, возможно, обосралась. И сама придет, если нервная, если убила случайно, если мало ли что. Очень скоро.

– Женя, это все равно скотски… – Просто не понимаю, как не понимает он. Вернее, почему понимает так спокойно. Как же честь альма-матер, бережность к людям, это всё?

– И неэмпатично, знаю. – Опять вворачивает любимое слово, потом не сдерживается и чуть повышает голос: – Но где убийство невинного человека и где эмпатия, а? Они что, и там должны в обнимку стоять?! Нам нужны быстрые результаты. Чтобы по уже не горячим,