артист – Юрий Посохов. Ногами он делал бог знает что, хоть и учился у Пестова, но лик имел ангельский – белокожий, светловолосый, голубоглазый. И вот я, весь такой приплясывающий, вдохновленный, спускаюсь в метро. На дворе ноябрь или декабрь, я уже тепленько одет, в шубейке какой-то страшной. Вскакиваю в вагон метро на «Проспекте Маркса» – так нынешняя станция «Охотный Ряд» называлась, – народу мало, встаю около двери, на ней надпись: «Не прислоняться». Все внутри меня поет, я представляю себя Дезире, на худой конец Голубой птицей… и вдруг! В темном стекле вагона я вижу свое отражение – ужасную физиономию в ужасной шапке. Это после ангельского лица Посохова! Я еле дотерпел до «Фрунзенской» и, выскочив на улицу, так разрыдался, не понимая, идти к Москве-реке сразу, искать камень, чтобы утопиться, или что?!

Теперь, когда смотрю на Посохова, с трудом верится, что он был красив, как Брэд Питт в молодости. Об Юре гениально как-то высказалась педагог-репетитор Большого театра Е. Г. Чикваидзе, назвав его «Понедельник». Я тогда спросил: «Елена Георгиевна, почему „Понедельник“?» – «Вроде первый день недели, а в театре выходной!» – ответила она.

Я думаю, Коко Шанель была права, рассуждая о внешности, и, хотя ее известное высказывание было про женщин, оно и к мужчинам тоже относится: «В двадцать лет женщина имеет лицо, которое дала ей природа, в тридцать – которое она сделала себе сама, в сорок – то, которое она заслуживает». Быть может, я что-то на старости лет все-таки заслужил?

11

На сцене Royal Аlbert Hall мы выступали два месяца. Восемь спектаклей в неделю. Целиком шла только «Жизель» – по утрам, в субботу и в воскресенье. Выходные давали, как в Москве, по понедельникам. Я танцевал все подряд. По статусу артист кордебалета, я мог в один вечер танцевать Конферансье, патрициев в «Спартаке» и еще какую-нибудь массу. У меня за вечер по три акта было очень часто.

Я помнил, что Семёнова сказала: «Приходи ко мне в класс». Но спектакли шли один за другим, разводные репетиции приходились как раз на время ее урока. Я позвонил маме в Москву, рассказал про приглашение Марины Тимофеевны, сказал, что боюсь, и попросил ее погадать на картах – идти мне к Семёновой или нет? Когда я перезвонил, мама сказала: «Иди обязательно, эта женщина будет твоей второй мамой».

Поскольку к Семёновой в класс я из-за репетиций не попадал, я ходил на утренний урок к Шамилю Хайрулловичу Ягудину. Однажды, оказавшись на середине в первой линии, я увидел себя в зеркало впервые за полгода. Мама дорогая! Уже никакой «выворотности», ничего… Понял – срочно к Семёновой! Я видел ее уроки, она делала замечания, поправляла учениц; в театре, кроме нее, так класс никто не вел.

И я пошел сдаваться: «Здравствуйте, можно?» Семёнова въедливо: «Да-да-да, заходи! А чего ты так долго не приходил?» – «У меня были разводные репетиции», – «Ну, вставай». Это было на сцене Royal Albert Hall. Марине Тимофеевне исполнялось в тот год 85 лет.

Первый раз в семёновском классе. Это ж стараться надо. На урок к Семёновой перед тяжелыми спектаклями приходили не только балерины, но и многие ведущие танцовщики. Увидев меня, они такие рожи скорчили! Единственным человеком, кто повел себя спокойно и достойно, был Саша Ветров.

В общем, на станке я очень старался, и, когда дело дошло до adagio, я решил удивить Марину Тимофеевну, стал высоко поднимать ноги. В какой-то момент она не выдержала: «А ну-ка, девки, поднимите ноги, а то видите, что происходит – уже мужики держат ноги выше, чем вы!» Потом, посмотрев хитро на меня, ласково сказала: «Ну, давайте, удивим его! Шестнадцать „крестом“ grands battements!» То есть 4 раза по 16 grands battements в каждую сторону! Когда на восьмом battement назад я уже еле-еле бросал ногу, она, стоя рядом, радостно захихикала: «Ну что, не поднимается, да? Ха-ха-ха! А чего ты не задираешь ноги-то?» С этого дня я стал «ейный» мальчик, почти.

Если из-за репетиций я не приходил на класс, полагалось подойти к Марине Тимофеевне, извиниться и объяснить почему. Но в Лондоне я еще не был окончательно «ее мальчиком». Она ко мне присматривалась, она меня то шпыняла, то щипала. А я тогда еще плакал, я еще мог заплакать по какому-то поводу. Мало того что мне постоянно говорили гадости «друзья-доброжелатели», еще и Семёнова прибавилась. В такие моменты Нина Сперанская, проходя мимо меня на уроке, сквозь зубы говорила: «Терпи! Терпи!» Это надо было вытерпеть.

У Марины Тимофеевны было несколько стадий «обучения»: сначала она тебя не замечала на уроке, потом очень сильно ругала, потом начинала хвалить. Вот что бы ты ни сделал, она говорила: «Ах, как красиво! Ой, ну, лучше всех. Вы видели? Нет, вы видели?!» И это продолжалось долго, это могло продолжаться месяц. Все понимали, что она издевается, откровенно издевается, а человек, не знавший ее характера, верил абсолютно, что в нем воскресла Анна Павлова и фамилия его Вестрис. И уже крыша ехала, ты думал – о, как все у меня хорошо-то! А потом в один прекрасный день она подходила и говорила: «А чего это ты не можешь ничего?»

12

Параллельно с театром у меня в Лондоне была и другая жизнь. Я ходил по музеям при первой же возможности: утром, днем и вечером. Еще в Москве я написал их список, а в аэропорту купил гид по Лондону на русском языке. Компанию мне составляла Ленка Андриенко. Из соображений экономии наши артисты топали по городу пешком, а мы, чтобы успеть увидеть как можно больше, ездили в музеи на такси. Все над нами потешались. Андриенко в шикарной норковой шубе в пол и рядом я, в своих единственных джинсах, свитере и куртке-пуховичке.

Другой важной целью в Лондоне для меня был The Royal Ballet. Словосочетание «Covent Garden» я знал с детства, еще и благодаря фильму «My Fair Lady» с обожаемой мной Одри Хепбёрн. И вот я приехал к Covent Garden. Я же шел посмотреть на театр, где танцевали М. Фонтейн, Р. Нуреев, ставили Дж. Кранко, К. Макмиллан и Ф. Аштон.

И тут вижу – в переулке театр, грязный, облезлый, обшарпанный со всех сторон. Вокруг него – чудовищный вещевой рынок, скопление каких-то ужасных лавчонок, на каждом шагу торгующие чем-то арабы, вонища невозможная. Это теперь, после реконструкции, вокруг Covent Garden стало очень красиво, шик-блеск, а тогда… Эта картина произвела на меня жуткое впечатление.

Я посмотрел афишу. Шли балеты К. Макмиллана: «Winter Dreams» (по «Трем сестрам» А. Чехова), «The Judas Tree» и еще что-то. На этот спектакль я не попал и подумал, что мне ваши «Winter Dreams»? Что, я не видел на сцене