Лена даже не взглянула в его сторону и спокойно проговорилав микрофон:

– На этом наша встреча закончена. Всего доброго. Спасибо завнимание.

– Эй, сероглазая! – раздался в гробовой тишине голос изПервого ряда. – Я вопрос тебе задал, адресок-то дашь домашний?

– Адрес редакции напечатан в каждом номере журнала, напоследней странице. Пишите, милости просим.

– На х… мне твоя редакция, – сплюнул золотозубый, – тысама-то замужем, или как? А, сероглазая?

Лена отложила микрофон. Она боялась взглянуть вниз, в первыйряд. Она заметила, как один из офицеров охраны что-то быстро сказал другому,тот вышел, а через минуту в обе двери зала вбежало несколько солдат савтоматами.

– Отвечай, когда к тебе обращаются! – вполне мирно произнесодин из приближенных златозубого.

– А даже если и замужем, – махнул рукой в татуировках златозубый,– я ведь только дружить хочу. Подружись со мной, сероглазая! Прямо сейчас. Я иместо подходящее знаю, ты не думай, здесь тоже можно уединиться.

Два амбала лениво, как бы нехотя, поднялись со своих стульеви шагнули к сцене. Одновременно к Лене с двух сторон подскочили Митя и Ольга ивстали рядом с ней, вплотную. Прохода за сцену не было, выйти можно было,только спустившись в зал.

Через минуту вся тройка была окружена солдатами, и толькотак, в плотном кольце, они покинули зал.

Лена пришла в себя в кабинете начальника колонии. Залпомвыпив стакан воды из графина, она закурила, и только тогда ее перестало трясти.

– Объясните мне, что я сделала не так? – тихо спросила онаначальника, пожилого полковника.

– Да в общем, ничего особенного вы не сделали. Здесь своизаконы, вы их знать не обязаны. Просто этот Слепак, он опущенный. То есть самаячто ни на есть презренная личность. Тут, в первом ряду, Гриценко, – авторитет,коронованный вор. Вы как бы пошли наперекор, похвалили того, над кем можнотолько издеваться. Нарушили закон. Но вы не переживайте, в прошлом году одинписатель, который с «Юностью» приезжал, догадался прочитать рассказ соткровенной любовной сценой. Очень даже откровенной.

– И что было? – спросил Митя.

– На сцену ринулись, там две женщины, одна средних лет,завотделом, другая молоденькая, корреспонденточка. В общем, пришлось какследует вмешаться, свалка на сцене получилась. Так что ваш случай – ещецветочки.

– Скажите, если это опасно, зачем вы приглашаете выступать?– поинтересовалась Ольга.

– Ну, особой-то опасности нет, – усмехнулся полковник, –охрана вооруженная, все под контролем. Зона есть зона, но и здесь тоже – люди.

– А за что сидит этот Слепак? – спросила Лена.

– По сто шестьдесят первой, пункт "а". Ларекграбанули они с приятелем. За грабеж сидит.

* * *

Вечером они должны были отправиться в Тобольск. Послевыступлений остался всего час на отдых и сборы. Но собирать было особеннонечего.

Они пили чай в номере, когда вошел комсомолец Володя. Рядомс ним стоял высокий, широкоплечий светловолосый человек лет двадцати пяти, сприятным интеллигентным лицом и умными, чуть растерянными зеленовато-голубымиглазами. На кармашке темно-синей куртки-ветровки краснел маленькийкомсомольский значок.

– Познакомьтесь, ребята, Вениамин Волков, завотделомкультуры Тобольского горкома ВЛКСМ, – представил его Володя, – он прилетел поделам сегодня утром и сегодня же с вами поедет в Тобольск. Он будет вас сопровождать.

– Вениамин. Очень приятно, – представился, пожимая руки всемпо очереди, тобольский комсомолец.

У него была простодушная, очень обаятельная улыбка И мягкийтихий баритон. Он вообще был намного симпатичней ухаря Володи.

Москва, март 1996 года

– Наверное, я зря вам звоню. Но мне показалось, вы тоже… Вобщем, вы тоже думаете, что Митя не сам это сделал. Или я ошибаюсь, вам тожевсе равно? – Истерические нотки в голосе Кати Синицыной пропали. Теперь онаговорила монотонно и равнодушно.

Лена вспомнила, что у наркоманов очень часто меняетсянастроение.

– Нет, Катя. Мне не все равно, – мягко сказала Лена, – ипозвонили вы не зря. Я сама хотела еще раз поговорить с вами. Простите, я,кажется, обидела вас тогда, на лестнице.

– Да что вы! Нет, вы меня совершенно не обидели, я иногдаведу себя похамски… Знаете, я нашла листочек в кармане Митиной куртки… Я ужеподелилась этим с одним человеком, но она сказала, это похоже на бред. Онахороший человек, доктор, хочет помочь мне. Но мне надо поговорить с кем-то, ктоне скажет, будто это – бред. Я прочту вам, что написано на листочке. Там вашафамилия есть…

Лена слушала странный, разбитый на пункты текст, которыйчитала Катя в трубку очень медленно, почти по слогам, и думала: «Хорошийчеловек… доктор… доктор-женщина… Та фальшивая докторша осматривала Лизу оченьпрофессионально и на мои вопросы отвечала как настоящий медик. Умный, опытныйврач. И при этом настойчиво уводила разговор к суициду, словно прощупываламеня, ждала, что я поддержу эту тему, мол, вы знаете, вот недавно брат моейподруги…»

– Катя, – почти выкрикнула Лена, когда та кончила читать, –как зовут того доктора, с которым вы поделились своими подозрениями?

– Я не могу вам сказать, – ответила Катя тихо и растерянно, –простите, я не могу. Эта женщина помогает мне. Пытается вылечить. Но онапросила с самого начала никому не называть ее имени. Она очень известныйпсихотерапевт, к ней все рвутся на прием, донимают звонками и просьбами, этоМешает ей работать. Поэтому она с самого начала просит тех, кому беретсяпомочь, не называть ее имени и не рассказывать о ней… Простите. Я вот ещезабыла сказать, пропал Митин ежедневник, из которого вырван этот самыйлисточек, а в его сумке я нашла учебник судебной психиатрии, и еще… Ой,подождите, мне, кажется, в дверь звонят. Я сейчас.

Катя положила трубку рядом с аппаратом. Лена услышала ееудаляющиеся шаги, потом совсем далекий голос:

– Ой, здравствуйте… – Она назвала какое-то имя, но Лена неразобрала, то ли Инна, то ли Галина, а уж отчество – совсем непонятно. Слишкомдалеко от телефона…

Через несколько минут послышался характерный звук, кто-товзял лежавшую рядом с аппаратом трубку и легко задышал в нее.

– Алло, Катя… – осторожно позвала Лена.

В ответ – тишина, потом гудки отбоя.