Они встали на колени в электрическом свете закупоренной комнаты, насыщенной запахом лосьона после бритья. Адейеми опустился на колени легко, Ломели – с трудом, и они молились, стоя бок о бок.

Ломели хотел бы еще раз пройтись до Сикстинской капеллы, вдохнуть немного прохладного воздуха, подставить лицо под ноябрьское солнце. Но у него для этого не было времени. Когда он спустился в холл, кардиналы уже рассаживались по автобусам, а Накитанда ждал его у стойки регистрации.

– И что?

– Ему придется оставить все свои должности.

Накитанда в ужасе опустил голову:

– Не может быть!

– Не сразу… я надеюсь, нам удастся избежать унижения… но в течение года наверняка. Оставляю вам решать, что вы скажете остальным. Я разговаривал с обеими сторонами, и я связан обетами. Большего я сказать не могу.

В автобусе он сидел на самом последнем сиденье, закрыв глаза. Его биретта, лежавшая рядом, отбивала охоту у кого-либо навязать ему свое общество. Все обстоятельства этого дела претили ему, но одно в особенности все больше не давало ему покоя. То первое, о чем сказал ему Адейеми: время. По словам сестры Шануми, в последние двадцать лет она работала в Нигерии в приходе Иваро-Око провинции Ондо, помогала женщинам, страдающим синдромом приобретенного иммунодефицита и ВИЧ-инфекцией.

– Вы там были счастливы?

– Очень, ваше высокопреосвященство.

– Ваша работа там, вероятно, отличалась от того, что вам приходится делать здесь?

– Да. Там я была медицинской сестрой. Здесь я горничная.

– И что же заставило вас приехать в Рим?

– Я не хотела ехать в Рим!

Как она оказалась в Каза Санта-Марта, до сих пор оставалось для нее загадкой. В сентябре ее вызвала сестра, старшая по приходу, и сообщила, что от настоятельницы ордена в Париже пришло электронное послание, требующее ее немедленного перевода в одну из миссий ордена в Риме. Другие сестры очень радовались, узнав, что ей выпала такая честь. Некоторые даже считали, что инициатором перевода был его святейшество.

– Удивительно. И вы видели папу?

– Нет, конечно, ваше высокопреосвященство!

Она рассмеялась – единственный раз за все время их разговора, настолько абсурдной показалась ей эта идея.

– Я видела его один раз, когда он приезжал в Африку, но нас тогда собрались миллионы. Для меня он был белой точкой вдали, – объяснила она.

– И когда же вас пригласили приехать в Рим?

– Шесть недель назад, ваше высокопреосвященство. Мне дали три недели на сборы, а потом я села на самолет.

– А когда прилетели сюда, у вас не было случая поговорить с его святейшеством?

– Нет, ваше высокопреосвященство. – Она перекрестилась. – Он умер на следующий день после моего прилета. Да упокоится его душа в мире.

– Я не понимаю, почему вы согласились приехать. Почему оставили свой дом в Африке и проделали такой долгий путь?

Ее ответ пронзил его сердце больнее всех других ее слов:

– Потому что я думала, за мной послал кардинал Адейеми.

Нужно было отдать должное Адейеми. Нигерийский кардинал вел себя с тем же достоинством и серьезностью, какие демонстрировал в конце третьего голосования. Никто из тех, кто видел, как он входит в Сикстинскую капеллу, не смог бы по его виду догадаться, что его несомненное предчувствие судьбы каким-то образом поколеблено, уже не говоря о том, что он уничтожен. Не замечая никого вокруг, он спокойно прошел за свой стол, сел, погрузился в чтение Библии. Тем временем провели перекличку. Когда назвали его имя, он ответил: «Присутствует».

Без пятнадцати три пополудни двери заперли, и Ломели в четвертый раз прочел молитву. Он снова написал имя Беллини, подошел к алтарю и опустил бюллетень в урну.

– Призываю в свидетели Иисуса Христа, который будет моим судьей, в том, что мой голос отдан тому, кого я перед Господом считаю достойным избрания.

Он уселся на свое место и погрузился в ожидание.

Первые тридцать проголосовавших кардиналов были старейшими членами конклава – старожилы-патриархи, кардиналы-епископы, кардиналы-пресвитеры. Глядя на их бесстрастные лица, когда они один за другим поднимались со своих мест в передней части капеллы, Ломели не мог сказать, что происходит в их головах. Внезапно его охватила тревога: может быть, он сделал недостаточно? Может быть, они не имеют представления о тяжести греха Адейеми и в неведении голосуют за него? Но по прошествии четверти часа заполнять бюллетени начали кардиналы, сидевшие вокруг Адейеми в центральной части капеллы. Все они, отходя от алтаря, отводили взгляд от нигерийца. Они напоминали присяжных, возвращающихся в зал суда для вынесения вердикта: те не могут заставить себя смотреть на обвиняемого, которому собираются вынести приговор. Видя их, Ломели начал успокаиваться. Когда наступил черед голосовать Адейеми, он торжественным шагом прошел к урне, с той же абсолютной решимостью, что и прежде, повторил слова клятвы. Мимо Ломели он прошел, глядя перед собой.

В три часа пятьдесят одну минуту голосование завершилось, и за дело взялись наблюдатели. Обнаружив в урне сто восемнадцать бюллетеней, они уселись за стол и приступили к ритуалу подсчета.

– Первый бюллетень за кардинала Ломели…

«Нет, Господи, – взмолился он. – Избавь меня. Пусть меня минует чаша сия».

Адейеми намекнул, что Ломели руководствуется личными амбициями. Это не отвечало действительности – на сей счет сомнений у Ломели не возникало. Но теперь, ставя галочки в списке, он не мог не отметить, что его собственные результаты снова повышаются, хотя и не до опасного уровня, но все же до уровня, несколько высоковатого для его спокойствия. Он чуть наклонился над столом и посмотрел туда, где сидел Адейеми. В отличие от окружавших его кардиналов, он не записывал результаты, просто смотрел на противоположную стену. Когда Ньюбай прочел результаты последнего голосования, Ломели подвел итоги.

Тедеско 36

Адейеми 25

Трамбле 23

Беллини 18

Ломели 11

Бенитез 5

Он положил листочек с итогами перед собой, принялся изучать его, уперев подбородок в ладони, прижимая пальцы к вискам. За время перерыва на второй завтрак Адейеми потерял более половины своих сторонников – тридцать два голоса колеблющихся, которые вызывали головную боль у Ломели; из них Трамбле получил одиннадцать голосов, Беллини восемь, сам он шесть, Тедеско четыре, Бенитез три. Никатанда явно не стал держать язык за зубами. Кроме того, немало кардиналов видели сцену в обеденном зале или слышали про нее впоследствии, что серьезно повлияло на их решение.

Когда конклав усвоил эту новую реальность, по капелле прошел шумок. Ломели по лицам видел, что они говорят. Подумать только, если бы не перерыв на завтрак, то Адейеми был бы уже папой! А теперь идея африканского понтифика умерла, и Тедеско вернулся в лидеры. Ему не хватало всего четырех голосов, чтобы не дать кому-нибудь другому получить большинство в две трети… «Не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа, но время и случай для всех их»[71]. И Трамбле, если предположить, что голоса третьего мира склоняются к нему, не имеет ли теперь шансы стать новым лидером? (Бедняга Беллини, шептали они, глядя на его бесстрастное лицо. Когда для него закончится это бесконечное унижение?) Что касается Ломели, то предположительно полученные им голоса отражали тот факт, что, когда возникала неопределенность, всегда появлялось стремление к уверенной руке. И наконец, был Бенитез – пять голосов за человека, которого два дня назад никто не знал: это было почти что чудом…