Ломели погрузился в размышления, и опять его посетило то же предчувствие насилия и хаоса, которое чуть не захлестнуло его во время утреннего голосования в Сикстинской капелле. Он впервые увидел, что Господь желает разрушения: оно было присуще Его Творению с самого начала, и им не избежать этого – Он сойдет к ним в гневе.

«Видите, какие произвел Он опустошения на земле!..»

Ломели с такой силой ухватился за края скамейки, что несколько минут спустя, когда в дверь у него за спиной раздался громкий стук, все его тело, казалось, дернулось, словно его ударило электрическим током.

– Минуту!

Он поднялся на ноги, приложил на миг руку к сердцу, оно колотилось об его пальцы, словно пойманное животное. Не то ли испытывал покойный папа перед смертью? Неожиданное учащенное сердцебиение, а потом железная хватка боли? Он дал себе еще несколько секунд, чтобы прийти в норму, потом открыл дверь.

В коридоре стояли Беллини и Саббадин.

Беллини сочувственно уставился на него:

– Простите, Якопо, мы помешали вашей молитве?

– Это не имеет значения. Я уверен, Господь нас простит.

– Вам нехорошо?

– Ничуть. Входите.

Он отошел в сторону, впуская их. У архиепископа Милана был профессионально скорбный вид гробовщика, хотя его лицо чуть посветлело, когда он увидел размеры номера Ломели.

– Бог мой, какой крохотный! У нас обоих двухкомнатные.

– Меня угнетает не столько недостаток места, сколько отсутствие света и воздуха. От этого меня по ночам мучают кошмары. Но будем молиться, чтобы конклав не затянулся.

– Аминь!

– Мы поэтому и пришли, – сказал Беллини.

– Прошу.

Ломели убрал с кровати моццетту и рочетто, повесил на скамеечку для моления, чтобы гостям было где сесть. Отодвинул от письменного стола стул и развернул его к кардиналам.

– Я бы предложил вам выпить, но самым глупым образом, в отличие от кардинала Гуттузо, не взял с собой никаких припасов.

– Мы не займем много вашего времени, – сказал Беллини. – Я просто хотел дать вам знать, что пришел к выводу об отсутствии у меня достаточной поддержки среди коллег, чтобы избраться папой.

Его откровенность поразила Ломели.

– Я бы на вашем месте, Альдо, не был так уверен. Еще ничего не кончено.

– Вы добры, но, к моему сожалению, в том, что касается меня, все уже кончено. У меня была очень преданная группа сторонников, среди которых я с благодарностью числил и вас, Якопо, невзирая на тот факт, что сменил вас на посту государственного секретаря, за что вы имеете все основания недолюбливать меня.

– Я никогда не колебался в моем убеждении, что вы, как никто другой, подходите для этой работы.

– Верно! Верно! – сказал Саббадин.

Беллини поднял руки:

– Прошу вас, дорогие друзья, не усложняйте для меня и без того непростую ситуацию. Теперь возникает вопрос: если я не могу одержать победу, то за кого должны голосовать мои сторонники? В первом туре я голосовал за Вандроогенброека, – на мой взгляд, он величайший теолог современности, хотя я и понимал, что у него нет ни малейшего шанса. Во время последнего голосования я голосовал за вас, Якопо.

Ломели удивленно моргнул, глядя на него:

– Мой дорогой Альдо, я не знаю, что сказать…

– И я буду счастлив и дальше голосовать за вас и просить о том же моих коллег. Но… – Он пожал плечами.

– Но у вас тоже нет шансов, – заявил Саббадин с жестокой окончательностью и открыл свою крохотную записную книжку. – Альдо в последнем туре получил пятнадцать голосов, вы – двенадцать. Таким образом, если все наши пятнадцать голосов перейдут к вам – хотя, откровенно говоря, это невозможно, – вы тем не менее будете на третьем месте за Трамбле и Тедеско. Итальянцы разделены, как обычно, и, поскольку мы втроем сходимся в том, что патриарх Венеции стал бы катастрофой на Святом престоле, логика ситуации становится ясной. Единственный конкурентоспособный претендент – Трамбле. Наши общие двадцать семь голосов плюс его сорок дают ему шестьдесят семь. А это означает, что для получения большинства в две трети ему нужно еще всего двенадцать голосов. Если он не получит их при следующем голосовании, то, по моим ощущениям, доберет их в следующем. Вы согласны, Ломели?

– Согласен… с сожалением.

– Я не больший сторонник Трамбле, чем вы, – сказал Беллини. – Но при всем том мы должны признать, что он имеет широкую поддержку. И если мы верим, что конклав – глас Духа Святого, то мы должны признать: Господь (каким бы невероятным это ни казалось) желает, чтобы мы вручили ключи святого Петра Джо Трамбле.

– Может быть, Господь и желает этого… хотя мне представляется странным, что до второго завтрака Он, казалось, также желал, чтобы мы отдали ключи Джошуа Адейеми. – Ломели посмотрел на стену, подумав, слушает ли их нигериец. – Позвольте добавить, что меня слегка тревожит и это… – Он сделал жест, объединяющий их троих. – Мы трое встречаемся и пытаемся тайно договориться, чтобы попытаться повлиять на выборы? Это представляется мне святотатством. Нам еще не хватает только патриарха Лиссабона с его сигарами, и мы будем сидеть в наполненной дымом комнате, как на американских политических съездах.

Беллини натянуто улыбнулся, а Саббадин нахмурился.

– Нет, серьезно, – продолжил Ломели, – давайте не будем забывать: согласно клятве, что мы приносим, мы голосуем за кандидата, которого перед Богом считаем достойным избрания. Недостаточно голосовать за наименее неприемлемого кандидата.

– Да перестаньте, декан, это софистика! – язвительно проговорил Саббадин. – В первом голосовании можно встать на чистейшую позицию – прекрасно, отлично. Но когда мы доходим до четвертого или пятого голосования, наш личный фаворит к тому времени уже, вероятно, выбыл из гонки, и мы вынуждены выбирать из сузившегося поля. Процесс сосредоточения – вот в чем функция конклава. В противном случае все будут держаться за своего кандидата, и мы застрянем здесь на несколько недель.

– Именно этого и хочет Тедеско, – добавил Беллини.

– Я знаю, знаю. Вы правы, – вздохнул Ломели. – Я сам пришел к такому же выводу сегодня вечером в капелле. И все же…

Он подался вперед на стуле, сложил ладони, пытаясь решить, сказать ли им то, что стало известно ему, и произнес:

– Есть еще кое-что, о чем вы должны знать. Перед началом конклава ко мне подходил архиепископ Возняк. Он сказал мне, что его святейшество рассорился с Трамбле, рассорился до такой степени, что собирался уволить его со всех церковных должностей. Кто-нибудь из вас знает об этом?